Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Внешнее сходство алхимического и христианского богов оборачивается их глубинным различием. Сошлись два мифа в идейном противостоянии. Один – культурный – миф о Христе. Другой – внекультурный – миф о философском камне, сигнал о новой культуре, возникающей на пути преобразования культуры христианского средневековья, на пути выхода за пределы, на пути изобретения образа культуры, в котором главная боль средневековья особенно болит. Грубое единение духа и плоти через алхимического посредника доступней утонченного единения в христианстве. Напротив, акция христианского спасения оборачивается акцией алхимического спасения, исполненного одиночества и гордыни. Общение с самим собой. Общение внутри элиты. Тайный герметизм. Надменное бормотание посвященных.

«Знающий не говорит, говорящий не знает». Этот принцип Лао-Цзы, может быть, в алхимии иначе сформулированный, становится принципом тайного знания, сообщенного «детям истины» не столько богами, сколько падшими, богом отвергнутыми ангелами. Оккультизм проникает и в собственно ремесло, герметизируя и его. Тайна, запрет может идти и прямо от бога. Тезис о боговдохновенности алхимии – хороший путь приобщиться к обыденному сознанию средневекового человека. Ars sacra – священное искусство. В нем не просто тайна, а тайна, открывающаяся лишь добродетельным. Только для посвященных. Профаны же, непосвященные, определяются негативно. Их непричастность к тайне дана в форме запрета.

Procul este prophani – отойдите, непосвященные! – нерушимый принцип алхимического герметизма. Вот как об этом сказано у Альберта Великого, почтеннейшего и авторитетнейшего из обладателей оккультных знаний: «…Прошу тебя и заклинаю тебя именем творца всего сущего утаить эту книгу от невежд. Тебе открою тайну, но от прочих я утаю эту тайну тайн, ибо наше благородное искусство может стать предметом и источником зависти. Глупцы глядят заискивающе и вместе с тем надменно на наше Великое деяние, потому что им самим оно недоступно. Они поэтому полагают наше Великое деяние отвратительным, но верят, что оно возможно. Снедаемы завистью к делателям сего, они считают тружеников нашего искусства фальшивомонетчиками. Никому не открывай секретов твоей работы! Остерегайся посторонних! Дважды говорю тебе: будь осмотрительным…» (Albertus Magnus, 1958).

Вырабатывается тайный язык. Темнота алхимической речи – ординарная стилевая особенность алхимических сочинений, сообщавшая мистическое волнение тем, кто соприкасался с этой темнотою. Не фокусничанье, а принципиальная темнота, поощряемая богом; ясность же, напротив, караема.

Совершеннейшая непроницаемость. Монолитный элитаризм. Башня из слоновой кости… Однако все это – живое изнутри, отлично организованное, десять столетий действующее, действенное. Уже только это – глухая таинственность – отодвигает алхимическое действование на периферию обыденного сознания, притягивая к этой периферии отщепенцев от ортодоксии. Принцип средневекового общения человек – бог, предельно унижающий человека, но в силу именно этого унижения подымающий его до божественной сподобленности, включающий его в священную акцию по спасению душ и реализующий его средневековую личность[26], оказывается перевернутым в тайных герметических сообществах. Оппозиция человек – бог в христианстве оборачивается тождеством бог – бог в алхимии. Общение вырождается до… молчания с самим собой. Alter ego в ходе такого безглагольного общения нет. Субъект статичен. Алхимическое деяние не рефлексировано.

Глубоко еретический акт возникновения алхимической деятельности в противовес христианскому средневековью как универсальному, открытому и массовому способу умствования оборачивается поразительной косностью и консервативностью, сковавшей живое движение первоначальной алхимической мысли in status nascendi.

Максимально еретическая алхимия одновременно является и максимально догматической – и в момент возникновения и в процессе функционирования. Не этим ли объясняется удивительное однообразие алхимических текстов, словно отлитых на века. «Scientia immutabilis» – наука неизменная. Такова алхимия в представлении ее адептов. И все-таки изменение, да еще какое! Распад, аннигиляция. Причем практически сразу. И все это при столь незыблемом герметизме![27] Не подтачивала ли мирская практика и не расшатывало ли высокое теологическое теоретизирование эту безоконную алхимическую башню, которая сама себя и выстроила на окраине христианского средневековья?