Рог Роланда и меч Гильома

Гелен, почувствовав, что его руки снова свободны, уже не мог сдержать накопившийся гнев, — стиснув зубы, он отбросил от себя стражу, метнулся к обидчику, сгреб его левой рукой за волосы, а правой так ударил в висок, что рухнул Фараон замертво.

— Схватить их! — заверещал Аррагон. — Смерть злодеям!

Однако Гелен уже сжимал в руках секиру, которую успел выхватить из-за пояса мертвеца, и крикнул королю:

— Пошел прочь, поганец! Теперь со мною такой сотоварищ, что бой не кончится для вас добром!

В этот миг в двери вошло двое слуг, которые несли на жердях бадью с вином, дабы попотчевать веселившихся вельмож. Увидев же в руках Гелена секиру, бросили они свой груз и со всех ног кинулись наутек. А Гильому того и надо — схватил он одну из жердей, завертел ею над головой и принялся косить ряды врагов, не давая подняться тому, кто подвернулся под удар.

От неожиданности такой ужас овладел сарацинами, что бросились они восвояси, увлекая за собой короля и его вельмож. И вновь оказались храбрые французы победителями — опять заложили они дверь на засов, опять стали хозяевами Глорьетской башни.

Но пора уже нам вспомнить про Бертрана. Пока его дядя и младший брат так отважно сражались с сарацинами, Бертран места себе не находил. Не было от них никаких вестей, и это молчание внушало Бертрану скорбь и тревогу.

— Напрасно, дядя, пошли вы в Оранж, — вздыхал Бертран. — Боюсь, нашли вы смерть в чужой земле. Как ни хороша принцесса Орабль, но грешно за женскую красоту жертвовать жизнью, которая так нужна нашей милой Франции! Страшусь, что остался я одинок в стране, где у меня нет родни и никто не подаст мне доброго совета. Но не того опасаюсь, что нападут на Ним язычники, а того, что, коли придется мне вернуться в Париж и спросит меня Людовик: «Где твой дядя Гильом и брат Гелен?» — должен буду я ответить: «Отпустили мы их на смерть в Оранж и не смогли защитить!»

Томится Бертран от гнева и тоски, не знает, как ему поступить, а тем временем по мраморным ступеням Нимского дворца уже взбегает отважный рыцарь Гильбер. И двух минут не прошло, как узнал Бертран обо всем, что случилось в Оранже; сменилась его тоска яростью — и закричал он громовым голосом:

— К оружию, бароны!

Пятнадцатитысячное войско вывел Бертран за Нимские ворота — вскочили рыцари на испанских и сирийских скакунов, домчались без передышки до берегов Роны, погрузились на лодки и суда и плыли, пока не завиднелся Оранж. Незаметно подвел Бертран свое войско к стенам города, отобрал самых крепких и ловких воинов и, оставив остальных дожидаться сигнала, повел смельчаков вслед за Гильбером ко входу в подземелье.

Один за другим вошли они в узкий лаз и добрались под землей до стен Оранжа. Вот и высокая пещера, свод которой поддерживали три колонны. Наконец, по запутанным коридорам провожатый вывел их к выходу из колонны, на которой была сдвинута одна из плит.

И когда Гильбер, а за ним и Бертран оказались в башне, Гильом бросился им навстречу, обнял и, не сдерживая слез, воскликнул:

— Внял Бог моим молитвам! Хвала принцессе Орабль, которая вновь выручает нас из беды!

— Дядя! — закричал Бертран. — Вы живы!

— Жив, дорогой племянник, хотя и не чаял вновь вас встретить.

— Теперь мы с лихвой отомстим, дядя, за ваши беды! Вот ваш Дюрандаль, а вот — Олифан: заждались они своего хозяина и рвутся в бой!

Поцеловал Гильом клинок Дюрандаля, поднес к устам звучный Роландов рог — и раздался с Глорьетской башни призыв Олифана: услышали его французы и ринулись из засады к городской стене. А граф Гильом ни минуты не промедлил — опустил подъемный мост и открыл своим войскам вход во дворец.

Широкой рекой влились в Оранж нимские воины. И вновь, как в прежние годы, зазвучал со всех сторон знаменитый клич:

— Монжуа!.. Монжуа!..

От него бросило в дрожь неверных. Схватились они за оружие, но дать отпор противнику уже не могли. По всем оранжским улицам растеклись французские отряды. И, как некогда в Ниме, разгорелся в городе беспощадный бой. Недаром боялись мавры Гильомовой хитрости: но они не ведали, что ныне, кроме отваги и доблести, могучего барона вела к победе любовь принцессы Орабль.

И когда Аррагон понял, что терять ему нечего, вскочил он на скакуна, взял стальной щит, вырвал у одного из павших копье и бросился прямо в сечу. Тут-то и припомнили бароны, что рассказывал про сарацинского короля беглец Гильбер. Огромная голова короля, укрытая крепким шлемом, казалась булавой — если не брало противника копье, то в ближнем бою бил Аррагон соперника головой, и острие шлема протыкало насквозь и кольчугу, и тело. Когда же были поломаны и щиты, и копья, набрасывался король на французских рыцарей, обхватывал их руками и раздирал им горло длинными и острыми ногтями, как за обедом раздирал он павлина, журавля или перепела.