Рога

Объятие было совсем коротким, но на какое-то мгновение нос Ли был в ее волосах, а ее руки лежали у него на груди. Ее волосы резко, почти остро пахли лимоном и мятой. Для Ли этот запах был самым возбуждающим, какой он когда-либо обонял, даже лучше запаха влажной шахны. Он имел дело с множеством девиц, знал все их запахи, но Меррин была другая. Иногда ему даже казалось, что, если бы она пахла иначе, он мог бы о ней особенно и не думать.

– А кто здесь есть? – спросила Меррин, войдя в дом, так и не сняв еще руку с его талии.

– Ты первая… – начал Ли и чуть было не закончил «кому я позвонил», но затем понял, что так будет неправильно, так будет слишком… как? Необычно. Не подойдет к моменту. Вместо этого он закончил: – Кто сюда приехал. Я позвонил Игу, а потом тебе. Так уж вышло. Вообще-то нужно было позвонить сначала отцу.

– Ты ему уже звонил?

– Несколько минут назад.

– Ну тогда все в порядке. Ты бы посидел немного. Хочешь, я позову сюда кого-нибудь?

Ли ввел ее в гостевую спальню, где лежала мать. Он не стал спрашивать, хочет ли она туда, а просто пошел, и она пошла за ним с рукой на его талии. Ли хотел, чтобы Меррин увидела его мать, хотел посмотреть, какое лицо станет тогда у нее.

Они остановились в открытой двери. Как только Ли понял, что мать умерла, он поставил в окно вентилятор и включил его на полную, но комната еще хранила сухое лихорадочное тепло. Иссохшие руки матери прижимались к груди, ее костлявые ладони были судорожно скрючены, словно она хотела что-то отбросить. Так оно, собственно, и было, где-то около половины десятого она сделала последнюю жалкую попытку сбросить одеяла, но не хватило сил. Теперь дополнительные одеяла были сложены и убраны, ее прикрывала только одна голубая, ослепительно чистая простыня. В смерти его мать стала похожа на птицу, на мертвого птенца, выпавшего из гнезда. Ее голова откинулась назад, рот широко распахнулся, так что стали видны все ее коронки и пломбы.

– О, Ли! – сказала Меррин и порывисто стиснула его руку.

Затем она заплакала, и Ли подумал, что, может быть, и ему самое время заплакать.

– Сперва я накрыл ей лицо простыней, – сказал Ли, – но это выглядело как-то неправильно. Понимаешь, Меррин, она же так долго боролась.

– Я знаю.

– Мне не нравится, как она смотрит. Ты не могла бы закрыть ей глаза?

– Хорошо, Ли. А ты пока просто посиди.

– Ты со мной выпьешь?

– Конечно. Я сейчас.

Ли пошел на кухню и смешал ей покрепче, а затем встал около шкафчика, глядя на свое отражение в зеркале и стараясь заплакать. Это оказалось труднее, чем обычно; честно говоря, он был немного возбужден. Когда за его спиной Меррин вошла на кухню, слезы только начинали выступать у него из глаз; он нагнулся и резко выдохнул со звуком, похожим на всхлип. Сейчас заставлять себя плакать было очень тяжелой работой, вроде как выжимать воду из щепки. Меррин подошла поближе, она тоже плакала. Даже не видя ее лица, Ли понимал это по негромким прерывистым звукам дыхания. Она положила руку ему на плечо и повернула его лицом к себе как раз в тот момент, когда его дыхание стало прерываться и сменилось злыми хриплыми всхлипами. Меррин положила руки ему на затылок и притянула его голову к себе.

– Она так тебя любила, – шептала Меррин. – Ты был при ней каждый день, каждую минуту, и это значило для нее очень много.

И так далее и тому подобное, всякая такая хренотень. Ли ее не слушал.

Он был выше ее почти на фут, и, чтобы быть с ним лицом к лицу, ей приходилось пригибать его голову. Ли прижал лицо к ее груди, к расселинке между грудями и закрыл глаза, впитывая ее почти навязчивый мятный запах. Он взялся одной рукой за краешек ее блузки и потянул его вниз, туго натягивая блузку на тело, а вместе с тем приоткрывая чуть веснушчатые верхушки ее грудей и чашечки лифчика. Другая его рука лежала у Меррин на талии, и эта рука начала ползать вверх и вниз, и Меррин не сказала ему прекратить. Он плакал у нее на груди, а она ему шептала и укачивала, как маленького. Ли поцеловал верхушку ее левой груди и даже не понял, заметила ли Меррин – лицо его было такое мокрое, что, может быть, разница и не ощущалась, – и попытался посмотреть вверх, понравилось ли ей, но она опять наклонила его голову, прижимая ее к груди.

– Давай, – возбужденно прошептала она. – Давай, давай, сейчас можно. Здесь нет никого, кроме нас. Никто не увидит.

И прижала его рот к своей груди.

У Ли затвердело в штанах, он вдруг заметил позу Меррин: ее левая нога просунута между его бедрами. Похоже, оно ее возбудило, это мертвое тело. Одно из направлений психологии считало, что присутствие трупа является афродизиаком. Труп освобождал от ответственности, давал разрешение делать сумасшедшие вещи. После того как он ее трахнет, она сможет смягчить любую вину, какую только почувствует или считает, что обязана почувствовать, – Ли, в общем-то, не верил ни в какую вину, он верил в такую организацию жизни, чтобы не было видимых нарушений социальных норм, – сказав себе, что их обоих закрутило в вихре. Он снова поцеловал ее в грудь, и снова, и она не отстранилась.