Рога

Но Ли уже не был уверен, что конгрессмен его слышит. Прищурившись, он смотрел на экран телевизора. Терри Перриш обвис в своем кресле, изображая мертвого, его голова была свернута под почти невозможным углом. Гость программы, костлявый английский рокер в черной кожанке, перекрестил мнимый труп.

– Вы же с ним вроде бы дружки? С Терри Перришем?

– Больше с его братом, Игом. Прекрасные они люди, это семейство Перриш. В детстве я буквально на них молился.

– А я вот никогда с ними не пересекался. С этим семейством Перриш.

– Думаю, они склоняются к демократам.

– Голосуя, люди ставят дружбу выше партии, – сказал конгрессмен. – Может быть, нам всем стоит подружиться. – Он ударил Ли по плечу, как при внезапной мысли. Про мигрень уже все было забыто. – А здорово было бы в нужное время объявить о моем участии в выборах на этой самой программе Терри Перриша.

– Здорово, – согласился Ли, – очень здорово.

– Как ты считаешь, можно это как-нибудь устроить?

– Пожалуй, при следующем его приезде я его куда-нибудь свожу и замолвлю за вас пару слов. Посмотрим, может, и получится.

– Конечно, – согласился конгрессмен, – так ты и сделай. Поставь ваш городишко вверх ногами, я за все плачу. – Он вздохнул и продолжил: – Ты меня приободрил. Я очень удачливый человек и сам это знаю. А главная из моих удач – это ты, Ли. – Он взглянул на Ли лукавыми глазами доброго дедушки, сделать такое в любой момент не представляло для него труда. – А знаешь, Ли, ведь ты уже достаточно взрослый, чтобы баллотироваться в конгресс. Так или иначе, в ближайшие два года мое место освободится. У тебя есть весьма привлекательные качества. Ты симпатичный и честный. У тебя есть прекрасная личная история раскаяния и возрождения благодаря кресту.

– Лично я так не думаю. Я доволен своей теперешней работой – работой для вас. Я не думаю, что выборный пост – это мое единственное призвание, – сказал Ли и без малейшего смущения добавил: – Не думаю, чтобы Господь хотел от меня именно этого.

– Жаль, – сказал конгрессмен. – Ты мог бы сослужить партии серьезную службу и, вполне возможно, подняться в ней очень высоко. Да при подходящих обстоятельствах ты мог бы стать нашим следующим Рейганом!

– Не-а, – сказал Ли. – Скорее уж я хотел бы стать следующим Карлом Роувом[39].

35

Перед смертью мать не отличалась разговорчивостью, Ли даже не был уверен, много ли она понимала в свои последние недели. Обычно она произносила со многими вариантами дрожащим безумным голосом одно-единственное слово: «Пить! Пи-ить!» Ее глаза буквально вываливались из орбит. Как правило, Ли сидел у кровати совершенно голый из-за жары и читал журнал. К полудню температура в спальне разгонялась до девяноста пяти градусов, а под кипой одеял было еще градусов на пятнадцать жарче. Похоже, мать не всегда понимала, что Ли сидит рядом с ней. Она смотрела в потолок, жалко сражаясь с одеялами, как женщина, упавшая за борт и пытающаяся плыть. В других случаях ее расширенные глаза устремлялись с мольбой и ужасом на Ли, а тот отхлебывал чай со льдом и полностью ее игнорировал. Случалось, что, меняя простыню, Ли забывал постелить новую и оставлял полуголую мать лежать прямо под одеялами. Когда матери случалось обмочиться, она кричала: «Мокро! Мокро! Господи, Ли, я обмочилась!» Ли никогда не спешил менять ей простыни – трудоемкий, утомительный процесс. Ее моча плохо пахла, пахла морковкой, пахла почечной недостаточностью. Когда Ли все же менял ей белье, он собирал прежнее в мокрый ком и прижимал к лицу матери, а та начинала выть удивленным полузадушенным голосом. В конце концов, когда-то мать делала с ним то же самое, тыкала его лицом в обмоченные простыни. Так она учила его не писаться в постели, что в детстве случалось с ним неоднократно.

Однако в конце мая у матери после долгих недель, когда она ничего не понимала, наступило недолгое просветление, опасный момент полной ясности сознания. Ли, спавший на втором этаже, в своей спальне, проснулся незадолго до восхода от непонятного ощущения, что что-то не так. Он приподнялся на локтях и стал напряженно слушать тишину. Времени было без минут пять, небо за окном начинало светлеть. Окно было чуть приоткрыто, и до него доносились запахи зеленой травы и набухших почек. Проникавший в комнату воздух был теплым и влажным. Если уж в такое время тепло, днем будет настоящее пекло, особенно в комнате для гостей, где, словно в духовке, он жарил эту старуху. В конце концов он услышал снизу негромкий стук, а затем еще какие-то звуки, словно кто-то царапает ботинками пластиковую циновку.

Ли встал и прошел на первый этаж, чтобы проверить мать. Он думал застать ее спящей и, может быть, бессмысленно глядящей в потолок и уже никак не ожидал увидеть ее, перекатившейся на левый бок и тянущей иссохшую клешню к телефону. Она сбила трубку с рычага, и та висела на спирали из бежевого провода. Мать собрала часть провода в руку, стараясь подтянуть к себе трубку, и теперь та раскачивалась в воздухе, задевая пол и время от времени стукаясь о ночной столик.