Рогатый папа

В тот день, когда мы заговорили впервые, я пришла пораньше, чтобы размяться. Мне хотелось проявить себя, чтобы меня заметили. Выделиться из массы тех, кто создает общий фон в кордебалете. Перестать быть капелькой в этой большой волне, а самой стать той, что задает направление.

Вот только когда пришла, в зале для репетиций уже был он.

– Доброе… утро, – обычно Нагицкий не появлялся в театре до полудня, и поэтому встретить его в семь утра было полной неожиданностью.

Он стоял рядом со станком и, опираясь на него, что-то листал в мобильном телефоне.

– Я еще не ложился, – усмехнулся он. – Так что для меня ночь пока продолжается.

О том, что он мог делать всю ночь в театре, думать не хотелось, но в голову отчего-то настойчиво лезли возможные оргии, которые он мог устраивать. Десяток девиц, ублажающих его вокруг зеркальных стен зала.

Я потрясла головой. Нужно меньше слушать досужие сплети, а больше работать. Вот только разминаться в присутствии Нагицкого никак не хотелось.

– Я, пожалуй, подожду в гримерной, пока… – начала было я, но Герман меня перебил.

– Я вчера разговаривал с Владимиром, – так звали нашего балетмейстера. – Он сказал, что хотел поставить тебя на роль Феи Драже в Щелкунчике, но на последних репетициях у тебя был отвратительный батман.

Мужчина осуждающе покачал головой, а вот я растерялась. Как так? У меня отличная растяжка, и движения все отточены. Да, партия досталась другой, но я уверена, что была не хуже! Просто Светка, она…

– Думаешь, он просто придирается? – словно в ответ на мои мысли Герман хлопнул рукой по станку. – Покажи.

Неуверенным шагом подошла к зеркалу, берясь за палку. Приподнялась на пальцы на опорной ноге, плавно подняв и отведя рабочую ногу в сторону, затем назад, затем подняла, задержав на несколько секунд.

– Неплохой релеве лян, – от легкой хрипотцы в его голосе по телу пробежали мурашки. Он медленным шагом направился в мою сторону, словно бы давая возможность сбежать.

Под его немигающим взглядом сердце стало колотиться в два раза быстрее.

– Неплохой? По-моему, я все сделала хорошо, – я сама не понимала, почему меня вдруг задела его пренебрежительная оценка.

Мужчина приблизился почти вплотную.

– Когда совершается подъем ноги в сторону, – он положил руки мне на талию, – корпус должен оставаться в том же положении. Давай еще раз.

К тактильным контактам на репетициях привыкаешь быстро. Мастеру вечно приходится что-то подправлять в стойке, позициях, постоянные тренировки поддержек, но здесь… сейчас... Чужие ладони буквально прижигали кожу. Вроде бы ничего такого. Но легкое касание казалось чем-то запретным, интимным.

– Еще раз, – повторил он негромко.

Попытавшись абстрагироваться от внезапно проснувшейся чувствительности, я снова начала подъем.

Пыталась ли я сейчас ему что-то доказать? Или мне действительно было приятно внимание этого мужчины?

– Под ягодичной мышцей есть шесть небольших мышц, которые и разворачивают ногу, – тем временем, начал рассказывать он.

Нужно использовать именно их, чтобы не перегружать переднюю сторону бедра.

Все это я и так знала. И считала, что выполняю все отлично. Но неужели балетмейстер действительно жаловался на меня?

– Нужно представить, словно между ягодиц монетка, – услышала я его тихий смешок, – и попытаться удержать ее. Часть усилия передается на сустав, и бедра… раскрываются.

Последнее слово в его устах звучало отвратительно порочно, словно бы речь сейчас шла совсем не о технике выполнения батмана.

– Я не чувствую напряжения, – он невесомо обвел рукой мою попу кончиками пальцев.

Внутри что-то сдвинулось. Я резко развернулась и что было силы залепила ему пощечину.

– Я не одна из тех девиц, что готовы запрыгнуть к вам в койку ради денег.

– Конечно не одна из них. Мои делают батман по-настоящему идеально, – язвительно ответил Герман, словно не заметив удара. Лишь чуть покрасневшая щека свидетельствовала о том, что я действительно это сделала. – Тренируйся лучше. Тогда, может быть, дорастешь. До главных партий.

Нагицкий отступил, старомодно поклонился и наконец ушел. И вот в зеркальных стенах уже отражаюсь только я одна.

Тренировалась в тот день я остервенело и отчаянно, словно от точности движений зависела моя жизнь.

Только не смотря на это собственнй сисон увэрт казался катастрофически неправильным. Опорная нога дрожала, то и дело соскальзывая с точки, руки ходили ходуном.

А придя домой, проплакала весь вечер. Все потому, что хоть Нагицкий и пугал меня, хоть и был непроходимой сволочью и бабником, он мне действительно нравился. Нравились его слегка вьющиеся волосы, тонкие черты лица. Нравился ореол таинственности, что его окружал, нравилось повышенное внимание к нему окружающих.

Но я не хотела быть девочкой ни на вечер, ни на неделю. И я мечтала всего добиться своим талантом.

А на следующий день наш меценат был в компании очередной любительницы красивой жизни, еще через пару дней – новой.

Девицы начали меняться чаще, а балетмейстер становился на репетициях все злее и злее. Все потому, что Нагицкий почти перестал их пропускать, а в его присутствии танцоры выступали из рук вон плохо.