Рогатый папа

Я склонилась на кроватками, поправляя одеяльца и вглядываясь в любимые личики. Внутри при взгляде на них все сладко сжималось, и я чувствовала переполняющую меня нежность.

Девочку мы назвали Алисой, а мальчика Владимиром. Балетмейстер считал, что это именно в честь него, и был горд, пожалуй, даже больше, чем мы – родители.

Раньше мне казалось, что для меня главное – это карьера. И я хотела добиться всего ради того, чтобы получить признание совершенно чужих людей. Мне и теперь мне хотелось добиться всего – но ради моих детей. Чтобы именно они мною гордились. Чтобы показать им, что ничего невозможного нет. И эта мотивация давала гораздо больше сил идти и двигаться дальше.

– Поверить не могу, что еще полгода назад мы жили без них… – тихонько прошептала я и обернулась к Герману.

Да так и замерла с открытым ртом. Он стоял передо мной на одном колене.

– Герман…

– Я знаю, что ты скажешь, – он прервал меня жестом. – Год назад ты мне уже отказала, потому что не хочешь, чтобы моя фамилия рядом с твоим именем влияла на то, как тебя воспринимают в балете. Но посмотри на то, как ты выступила сегодня. А я просто хочу быть рядом с тобой. Помогать тебе. Всегда. Ведь я очень люблю тебя и наших детей. Прошу, выходи за меня.

На глаза навернулись слезы. И все, что я могла прошептать, это короткое:

– Да!

***

Я стояла перед зеркалом, любуясь элегантным длинным платьем. Кусая губы и волнуясь, пожалуй, больше, чем перед всеми выступлениями мира.

Из-за театрального сезона я уговорила Германа перенести свадьбу еще на полгода, чтобы выступления не помешали медовому месяцу. И теперь думала – а не сошла ли я с ума?

Какая свадьба, когда в зале двое детей?

Но вот зазвучала торжественная музыка. Шаг. Еще шаг. Сейчас я наконец встречусь со своим женихом, которого не видела со вчерашнего дня. Мои уже подросшие малыши в это время были у моей мамы.

Наконец я в зале. Вокруг столько лиц, что они все воспринимались смазанным пятном. Высокий потолок, всюду цветы. Туфли на каблуках больно натирают ноги. Мне не привыкать, но лучше бы я надела пуанты! Они бы давали уверенность в себе, были бы хоть чем-то знакомым.

Собравшиеся смотрят только на меня. Щелкают камеры, слепя вспышкой.

Сердце колотится часто-часто, но стоит мне увидеть, как мои ангелочки неуверенно шагают передо мной, разбрасывая лепестки, а впереди стоит мой будущий муж и смотрит на детей с безграничной любовью, все волнение тут же проходит.

Я понимаю, что хочу сделать. Легкомысленно скидываю туфли и иду босиком.

Мы с Германом берем детей на руки.

Регистратор вздергивает брови, но ничего не говорит против и начинает свою речь.

– …Согласны ли вы?..

Мы отвечаем «да», но стоит жениху попытаться поцеловать невесту, как дети вклиниваются между нами. И мы целуем их и лишь затем – друг друга.

После Эпилога

Людмила проснулась от того, что кто-то настойчиво орал:

– Люся, принеси выпить!

Она никому не разрешала сокращать мое имя до Люси, так что была уверена, что зовут не ее.

Но голова так раскалывалась, что хотелось уже самой этой самой Люсе пинка дать для ускорения, а еще лучше тому, кто так громко орет.

И только потом до нее дошло. Одна же живет. Кто это может орать?

Резко села на кровати, открыла глаза и обомлела. Она на грязном запятнанном диванчике в каком-то бараке, вокруг пыль, грязь, а рядом двое чумазых зареванных детишек.

– Мама, ты проснулась! – сквозь слезы прошептал один из них. – Мама, мы тебя будили-будили, а ты все не просыпалась…

Малыши начали всхлипывать, испуганно утирая слезы. А Людмила просто вжалась в диван от всего этого.

У нее нет детей. У нее есть два красных диплома, любимая работа и бывший парень. Его мать до сих пор ей звонит, плачется, какая она дрянь, бросила ее ненаглядного Боречку. Хотя это Боречка сам ушел, изменив по классике с секретаршей.

Мужику, зовущему Люсю, видимо, надоело ее звать. Послышался какой-то грохот, затем отборный мат. Люда поморщилась – тут же дети, как не стыдно!

Дети же, тем временем, вдруг кинулись к ней, обнимая, прижимаясь, утыкаясь своими зареванными мордашками ей в грудь.

"Что это за пятнистое недоразумение на мне надето?" – опустила она взгляд в низ, на старый линялый халат.

Дверь комнаты, в которой она находилась, вдруг распахнулась и со стуком ударилась о стену. В проеме появился огромный мужик в растянутой серой майке.

– Не трогай маму! – встали защиту дети.

– Не бей ее больше, папа, пожалуйста!

У Людмилы аж сердце екнуло от их голосов, а сама она словно в ступор впала. Просто смотрела, как этот боров подошел ближе, отпихнул детей одной лапищей в сторону, второй взял ее за шиворот и куда-то поволок.

Дыхание перехватило, в глазах потемнело от того, как ворот халата впивался в шею, она даже вырваться толком не могла.

Люду куда-то втолкнули:

– Я тут разлил. Прибирай, – кажется, он прямо носом в пол ткнул. Туда, где лежала перевернутая кастрюля, судя по всему, с бывшим супом. – Или еще тебя поучить надо?

Не дождавшись  ответа, он захлопнул за собой дверь кухни и ушёл.

– А ну молчать, малявки, поревите у меня еще! – крикнул мужик на начавших было хныкать детей.