Рогнеда. Книга 1

— Ты это… Харей-то не свети зазря. Не дай Бог прознают, что от меня послан — грехов не оберешься.

— Понял я, боярин, не оплошаю. Не малец чай, учен не единожды.

— Тогда проваливай. Да поспешай! Время нонче дорого, на вес золота.

Как только Стенька вышел, Василий надел на палец царский подарок, подошел к окну, полюбовался игрой света:

— Красив! До чего ж красив! — пробормотал восхищенно.

Стенька выследил подьячего уже к вечеру того же дня. Нюх Стенька имел как у собаки. Долго он бродил вокруг да около большого дома. Наблюдал, как входили да выходили оттуда люди. Кто побогаче — приезжал на повозке или верхом. Один раз привезли закованного человека, орущего на всю улицу на стражников. Но те на него внимания не обращали — привыкли за время службы ко всякому. Один раз только полоснули кнутом по оголенной спине татя, но тому хоть бы что — знай орет.

Долго так стоял Стенька, наблюдая, пока наконец не увидел Гришку. Он узнал его по маленькой крысиной мордочке и по крючковатому носу, нависавшему над верхней губой, словно сук. Гришка вышел со двора, немного постоял и направился в сторону Замоскворечья, где были съезжие дворы. Стенька, словно тень, заскользил следом.

Ночью Стенька был на подворье у Василия и стоял перед боярином.

— Чем порадуешь, оглоед? Сполнил все?

— Сполнил, батюшка, сполнил. Выследил охальника этого. Цельный день проторчал у приказа, его дожидаючи. И выследил. Живет он в Замоскворечье на постоялом дворе, что держит Абросим Никодимович. Выкрасть его оттуда легче легкого. Дом могу указать и как незаметнее подойти к нему. Только он болезный какой-то. Идет, скособочившись, словно оглоблю проглотил.

— То на нем батоги царские горят! — Василий хохотнул, потом посерьезнел. — Крикни Михалко! Дело есть для вас обоих.

На зов явился Михалко и замер у двери, словно истукан каменный.

— Пойдешь с ним, — Василий указал на Стеньку, — да приведешь сюда человека одного. Кого — он укажет. Для верности возьми двух холопов. Приведешь тайно, чтоб ни одна живая душа о том не прознала. Если будет верещать — можешь пристукнуть его. Но не до смерти, живым он мне нужен. Поняли? Ну, тогда с Богом!

— Все сполним, хозяин, не сумлевайся! — Стенька поклонился и вслед за Михалко вышел из избы.

Посланные холопы все исполнили как надо. Притащили они Гришку на задний двор и заперли в холодной, где обычно содержали всяких колодников да татей. Гришка лежал на земляном полу, в крови, заваленный какими-то лохмотьями. Василий, когда вошел, не сразу и заметил его. Велел поярче разжечь факелы, прищурился.

— Подымите его!

Михалко огромными ручищами разгреб тряпье, вздернул Гришку на свет божий, поставил перед боярином. Гришка испуганно таращился на обступивших его людей. Видно, плохо соображал, где он и что с ним происходит.

— С ложа его подняли, сонного, — сунулся под руку Стенька. — Он толком и вразумиться не мог, как мы его в охапку и айда со двора. Правда, потом, по дороге, опомнился, верещать начал, брыкаться, карами разными грозить. Михалко вон, палец прокусил. Тот и приложился к нему, насилу не прибил.

Михалко, услыхав свое имя, замычал, поднял кверху палец, замотанный окровавленной тряпицей. Василий поморщился, отмахнулся.

— Чего чреслами своими гнусными машешь? Не до тебя сейчас! А за службу вознагражу, когда со сморчком этим плюгавым потолкую.

Он подошел ближе, схватил Гришку за волосы, задрал голову. Тот взвизгнул, а глаза то ли от боли, то ли от страха вмиг разъехались в стороны и зажили каждый своей отдельной жизнью.

— Говори, шпынь, кто тебя надоумил на меня хулу возвести! Кто царским соглядатаям обо мне все доложил? Говори, негодный!!! Иначе пытать велю почище того, чем у тебя правду вызнавали царевы люди. Ну!!!

Глаза у Гришки встали на место, и он встретился со страшным взглядом Василия. Понял, что врать боярину себе дороже. И заголосил, размазывая по лицу слезы и сопли.

— Купцы ляшские! — Губы у Гришки затряслись, и он заплакал, орошая слезами трясущиеся щеки. — Они это. Подловили меня в харчевне, когда я сболтнул лишнего и стали принуждать к измене. Тебя, то есть, оговорить. Если, говорят, не сделаешь это, то тотчас о словах твоих будет доложено большему боярину Салтыкову. А уж он тебе спуску не даст и шкуру обязательно спустит… Так говорили они, и я, ничтожный, испугался. А и сказал-то я только то, что царь наш батюшка бывает крут со своими людьми верными и надежными. Пьянство меня обуяло. Не иначе, какое-то зелье они мне подмешали, оттого и молол языком что попало! — Гришка перестал лить слезы, утер грязной рукой лицо, шмыгнул носом, от чего тот смешно заходил из стороны в сторону.

— Далее что? — поторопил Василий.

— Далее?.. А далее денег дали и научили, что говорить и как вести себя в приказе, когда правду будут вызнавать. Обещали вдвое против того, ежели молчать я буду и от слов своих не отступлюсь. А потом на тебя указали. Вот и все, боярин! — Гришка бухнулся в ноги Василию. — Прости меня, грешного! Христом богом прошу. Не по злобе своей учинил я это, а по недомыслию своему и скудоумию.