Рой

— Это хорошо, — профессор выглянул в окно, однако тут же задернул штору. — Значит, свой уголек, не чужой… Самореализация личности через страдания. Это ты верно, это наш, русский уголек. Все мордой об лавку… Хоть в русской классике, хоть в русской жизни. Сегодняшнюю имею в виду… А у тебя самого как с самореализацией? Ну, ты защитишься, получишь доцента. А как же твоя концепция? Когда страдать-то? — И тут же замахал руками, снял все свои вопросы. — Все-все, мне некогда! Забирай опус и топай. Привет жене, детям, если есть. На защите моей помощи не жди. У тебя над каждым плечом по ангелу висит.

Сергей едва смолчал, стиснув зубы, опустил диссертацию в портфель и пошел к порогу.

— Нет, погоди! — Дева поймал его за рукав. — Погоди, вятский, парень хватский… Хочешь, щенка подарю? Тебе можно собаку доверить? Щенок породистый, чистокровный дог. Правда, слепой еще, из соски кормить надо…

— Хочу! — засмеялся Сергей, но ощутил, как веселость на лице каменеет и превращается в маску. Заломило в скулах…

Татуированное углем лицо Девы перекашивала какая-то невидимая судорога, один угол грубо слепленных губ опустился книзу, мелко дергалось синеватое веко.

— Собака у меня ощенилась, — тихо проговорил он. — Неделю как… А двадцать минут назад пропала. Четыре уголька… Но куда я с ними? Возьми! Вырастишь, и будет тебе верный друг.

Щенок выбрал его сам. Он выполз из гнезда, ткнулся Сергею в ноги, запищал, ощущая рядом сильное и взрослое существо. В придачу Дева дал бутылочку с соской и наставление по воспитанию собаки.

Дома Сергей сделал гнездо в углу коридора, дня два терпеливо возился с ним, однако щенок не грел душу. Дева сказал верно: из этого живого комочка еще следовало вырастить друга. А душе его нужно было что-то сейчас, немедленно. Ирма глядела на мужа как на капризного ребенка, которому трудно угодить, да и неизвестно, возможно ли вообще. Похоже, она решила, что Сергей переработал и у него началась неврастения. Она сказала, что сейчас необходимо просто хорошенько встряхнуть организм — лучшее средство от сомнений и комплексов.

— Я тебя за месяц на ноги поставлю! — заявила она.

— Ты уже сделала все, что могла, — сказал он. — Теперь я сам. Хватит. А то у меня такое чувство, будто за ручку ведут, будто и в самом деле над каждым плечом по ангелу.

— Твой ангел — это я, — засмеялась Ирма, превращая разговор в игру, однако он не поддержал.

— Скажи мне, ангел, как тебе удалось тогда вернуть место в аспирантуре? Ведь за Колю Гребнева был сам Дева.

— Пусть тебя это не волнует, — веселилась она. — Я добилась справедливости, только и всего.

— Но как? Кто смог надавить на Деву?

— Твой Дева, допустим, не пуп земли. Нечего ему своих тянуть…

— Пока не скажешь — не отстану, — упрямо заявил он, чувствуя, что в любую минуту может взорваться. — И защищаться не пойду. Понимаешь, мне стыдно Деве в глаза смотреть. Не могу… Он все время подозревает в чем-то меня, недоговаривает. А иногда, кажется, боится…

— И хорошо, что боится, — угадывая настроение мужа, серьезно сказала Ирма. — Его надо держать в напряжении. Все очень, просто, Сережа. Я пошла на переговорный пункт и дозвонилась до отца, а он помог… Что же ты думаешь, если мы тебя в семью взяли, так бросим на произвол судьбы?

В то время Сергею еще было приятно, когда она говорила — мы тебя в семью взяли. Она частенько повторяла эту фразу, и он не слышал в ней ничего для себя зазорного или унизительного. Наоборот, напоминание о семье означало тогда его причастность к знаниям, к науке и настоящей культуре: казалось, именно это олицетворяет профессорская семья Ирмы, именно этот дух жил в доме ее родителей.

Он дал слово жене, что перестанет «комплексовать», и стал готовиться к защите. Сомнения, конечно, не рассеялись, однако после заседания кафедры появилась уверенность. Диссертацию оценили очень высоко, говорили о свежести темы, о глубоко научном подходе и значительности материала. А потом и вовсе по университету пошли слухи, что ожидается очень интересная защита, что диссертация тянет на докторскую; Сергея поздравляли знакомые с других факультетов, дескать, слыхали, ты какую-то жилу откопал на стыке двух наук, теперь давай жми, пока на волне.

Где-то в глубине души, по коренной крестьянской натуре, он никак не мог принять на веру все услышанное. Казалось, говорили не о нем, а о каком-то постороннем человеке, которому много чего дается, у которого светлый ум и крепкая рука. Сам же он, испугавшись этих разговоров, зажимал рот и втягивал голову в плечи, словно ожидая удара. При этом хотелось крикнуть — дураки! Вы что хвалите-то? Я там такого нагородил, такого!.. А если что и вышло, так случайно, я этого и не хотел. Однако дома, когда он заново перечитывал диссертацию, действительно находил много интересных мыслей, даже еще не оцененных как следует, не замеченных и не понятых рецензентами. И про себя начинал спорить с Девой, который вообще увидел только одну толковую мысль о самореализации личности через страдания.