Рой

Дева долго читал ее, тер ладонью рябые щеки, наконец отложил и снова взялся за шпагат.

— Я не просил его, — вымолвил Сергей. — У нас даже разговора не было!.. Я сам хотел, понимаете? Сам, без него!

— Плохо хотел! — с горячностью сказал Дева и отбросил нож. — Тебя вели, как бычка на веревочке!.. Сам…

— Я тестя не просил! — отрезал Сергей, возбуждаясь. — И когда в аспирантуру зачисляли, и сейчас.

— Ах ты, святая простота, — Дева всплеснул руками. — Ах ты, наивный паренечек… Где только глаза твои были? Голова где была?.. Или когда надо, ты слепнешь? Глохнешь? И провалы в памяти, когда надо?

— Но если я бездарь, если я в науке ноль, за каким чертом он меня тащит? Он же профессор! Потому, что я зять его?

Дева смерил Сергея взглядом:

— На комплимент напросился… Нет, ты не бездарь. Иначе бы и в зятья не попал. Дураков и впрямь тяжело тащить, однако и дураков тащат. А тебя-то что… Подсаживай только, с полу на печь, с печи на полати… Потом и ты станешь кого-нибудь подсаживать. Куда денешься? Рыльце-то в пушку… Божья помощь называется! Так с божьей помощью и сыты, и пьяны, и нос в табаке. А наука все стерпит. Тем более литературоведение.

Сергей молчал, закусил губу. Перед глазами стояла тугая связка томов Достоевского, накрепко опутанная суровым шпагатом. Книги были потертые, изработавшиеся, так что слетела краска с корешков и тисненое имя автора, казалось, написано углем. Дева свои лекции у первокурсников начинал с рассказа, как он парнишкой рвал уголь в шахтах Кузнецкого бассейна, как ходил на четвереньках по лавам с крепежным лесом на горбу и как потом, выбив из носа куски спекшейся угольной пыли, читал при свете горняцкого фонаря пронесенные в забой книги. Глядя на иссеченное лицо Девы, первокурсники ждали какой-нибудь героической истории, а он им два часа кряду объяснял, что такое штреки, квершлаги и спуски, как закладывать взрывчатку в шахтах, опасных по газу и пыли, и как оттирать кирпичом распаренные в душе мозоли на коленях и локтях, чтобы потом не трескались и не болели. Он наверняка знал, что над этими его лекциями посмеиваются, считают их чудачеством стареющего человека военной поры, однако, несмотря ни на что, гордился шахтерством и утверждал, что все научные работы он задумывал под землей на глубине пятьсот метров, а в науку ворвался с отбойным молотком.

Уж не эти ли книги носил Дева в забой?..

Сергей пошевелился и глубоко, с неожиданным всхлипом, вздохнул, будто наревевшийся ребенок.

— Что теперь делать? — тихо спросил он.

Дева пожал плечами, хотя взгляд был напряжен и задумчив.

— Тебя вон поздравили, на докторскую благословили… А ты хотел совета спросить?

— Хотел… Хотел спросить вообще, как дальше…

— Ну, выбор небольшой у тебя, — усмехнулся Дева. — Либо жди, когда еще подсадят, либо… тащи корову на баню, по-вятски. Как ты там вывел формулу-то? Самореализация через страдания?

— Может, не посылать документы в ВАК?

— Ишь ты! Это все картина! — опять усмехнулся Дева. — Глядите, я какой!.. Уголек надо добывать… Ложись-ка спать, утро вечера…

— Я домой поеду! — заторопился Сергей.

— Отберут права — что станешь делать?.. Как соску ведь отберут… — он захлопнул створки окна, звякнул шпингалетом;. — И вообще, гляжу на тебя — ты как этот… Ездишь, бегаешь, носишься. Фигаро, а не аспирант… У тебя что, аккумулятор потек? Знаешь, когда в забое аккумулятор потечет — на месте не устоишь. Он ведь на спине висит, а щелочь ниже спины течет…

Дева раскинул диван и начал стелить постель.

— А меня выселяют отсюда, — вдруг пожаловался он. — Сказали, завтра бульдозер придет… На шестой этаж поеду… Глядел уж с балкона — люди ма-аленькие ходят.

… С Ирмой он познакомился в ночной электричке, — когда был уже на третьем курсе и когда помаленьку осваивал «московскую» речь. Однако все равно сидел напротив нее полтора часа, молча переглядывался с ней и едва решился проводить.

Жизнь в городе у него началась с тихого мотовства, когда он за неделю вступительных экзаменов проел на мороженом четырнадцать рублей — сумму по тем временам не малую. Спас его тогда Мишка Солякин, дав взаймы три рубля на билет, — а то бы и до дома не доехал. Потом он без оглядки проматывал все свободное время, когда не вылезал из научной библиотеки. И в любви было то же самое безжалостное и стремительное мотовство, словно ее накопилось столько, что можно растрачивать, как перед концом света. Потом она говорила, что с детства ее учили, как вести себя с парнем, по каким словам и признакам определять, серьезные ли у него намеренья, и еще многому из того, что Ирме не пригодилось. Говорила и смеялась над собой, что он, вятский лапоть, взял ее без всякой науки, по-крестьянски, и она счастлива от этого (в то время она бредила образами из стихов Есенина). На четвертом курсе Сергей сделал ей предложение, после чего они и отправились в Новосибирск, показаться родителям.