Рояль в сугробе

Пётр Алексеевич в волнении перелистал книгу.

— написал Оклахомов и, глянув на Петра Алексеевича, с восхищением подумал: «Вот каким должен быть настоящий учёный!»

«В эту самую минуту грянул выстрел и индеец, стоявший на корме, высоко подпрыгнув, свалился в воду вместе с веслом», — читал Пётр Алексеевич.

Оклахомов помучился ещё минут пять. Решил. Проверил решение и поднял руку.

Математик не обращал на него внимания.

— Пётр Алексеевич! — позвал Оклахомов. — Я закончил!

— Что? — с трудом оторвался от книги учитель. — Возьми другой вариант.

Он с уважением посмотрел на Оклахомова.

Оклахомов тяжело вздохнул и принялся за второй вариант.

«Ну нет! — думал он. — Кончу школу, читать буду только одни приключения. И никакой математики!»

Выборы

Учителя не было. Оклахомов вышел к доске и призвал класс к тишине.

— Ребята! — сказал он. — В конце концов, сколько можно терпеть нашего математика? В стране демократия. Мы что, никого другого выбрать не можем?

Класс зашумел, заволновался. Большинство было за, но кое-кто против, а некоторые в растерянности.

Нельзя сказать, чтобы математика не любили. Человек он был мирный, невредный, но уж очень любил контрольные.

— Только на альтернативной основе!

— Тайным голосованием!

— А кворум у нас наберётся?

— Предлагайте кандидатуры! — крикнул Оклахомов. — Кворум есть.

— Предлагаем Елену Георгиевну!

— Ирину Анатольевну!

— А чем это она Елены Георгиевны лучше?

— У неё ноги красивее!

— Это ещё посмотреть надо, у кого красивее!

— И посмотрим!..

— Другие кандидатуры есть?! — снова крикнул Оклахомов.

Других кандидатур не было.

— Значит, так, — сказал Оклахомов, подождав пока буря стихнет. — Выбираем тайным голосованием. Прошу рвать бумажки. Кто за то, чтобы на должность математика выбрать Ирину Анатольевну, — пишет «И». Кто за Елену Георгиевну — пишет «Е».

В счётную комиссию выбрали сидящих за первой партой у окна.

Ноги Елены Георгиевны набрали шестнадцать голосов, Ирины Анатольевны — восемнадцать. Четверо воздержались.

— Итак, новым учителем математики выбрана Ирина Анатольевна! — торжественно объявил итоги тайного голосования председатель счётной комиссии.

— Ур-р-р-а-а!..

В это мгновение дверь открылась и в класс вошёл математик. Явно не в духе.

— Это что за содом? — сухо поинтересовался он.

— У нас выборы, — ответил Оклахомов, сочувственно улыбаясь.

— Своими выборами после уроков занимайтесь.

— Пётр Алексеевич, — мягко сказал Оклахомов, — так ведь мы…

— Садитесь, Оклахомов, — математик посмотрел на него, наклонив голову набок, что предвещало уравнение повышенной сложности. — Я вас, кажется, ещё не вызвал.

— Так ведь мы вас…

— Са-ди-тесь!

Оклахомов развёл руками, пожал плечами и, не рискуя спорить, побрёл на своё место. Демократия кончилась. Начался урок математики.

Класс вздохнул и обречённо зашелестел тетрадками.

Святое письмо

Оклахомов открыл почтовый ящик и достал измятый и подозрительно грязный конверт.

«Святое письмо, — прочитал он. — двинадсатилетний мальчик был смиртелъно болен на беригу реки он встретил старика старик дал ему это письмо и сказал перепиши его сорок девять раз и атправь мальчик перепесал письмо сорок девять раз и выздаравел одна семья палучила письмо переписала его и им пришло большое сщастье другая порвала его и им пришло бальшое горе это праверено если продержите это письмо больше трех дней получите большое горе письмо должно абайти весь свет аминь».

Оклахомов повертел конверт. Он был весь в разноцветных штампах почтовых отделений. Судя по ним, письмо побывало в Джакарте и Брунее, Лондоне и Будапеште, Дублине и Афинах, Кейптауне и Чикаго, Триполи и Монако, Пекине и Лиссабоне, Амстердаме, Тулузе и Париже, не говоря уж о Ла-Валетте, где оно было дважды.

Оклахомов почесал нос и задумался. Он не любил неприятностей. Можно даже сказать, они ему были совсем не нужны. Но и писем он не любил переписывать. Он их даже писать не любил.

Оклахомов расстроился. Тем более что, в какие страны следовало отправлять переписанные письма, не говорилось. И это вызывало закономерное беспокойство.

Он повалялся на диване, полистал журнал, съел яблоко, чихнул несколько раз и вдруг понял, что выхода у него нет — письмо придётся переписывать.

Оклахомов набрал яблок, сел за стол. Разорвал на листы несколько тетрадок и принялся за дело. Он старался так, как не старался на годовом диктанте по русскому языку.

Переписывая письмо то ли в седьмой, то ли в девятый раз, Оклахомов глянул на часы. Рука его замерла, сердце ёкнуло. Он вскочил и закричал. Ещё ни разу в жизни он так позорно не опаздывал на тренировку.