Роялистская заговорщица

– Я? Да ты, очевидно, не узнаешь меня? Я тебя погубила? Мы отныне принадлежим друг другу.

Он разразился раздирающим душу смехом.

– Лорис, виконт де Лорис… твой… говоришь ты; это ты не узнаешь меня, маркиза де Люсьен, посмотри мне прямо в лицо, – разве ты не видишь у меня на челе печать подлости и измены?

– Жорж!

– Хорошенько взгляни на меня: до этой минуты ты никогда меня не видала; я был подле тебя, я высказывал тебе мои мысли, мои надежды, мои мечты, и ты так мало меня понимала, что думала, что тот, кто тебя любит, соткан из той ткани, из которой сделаны мерзавцы, убийцы, Лавердьеры!

– Жорж! Жорж, опомнитесь… Боже мой! Да он лишился рассудка!

– Лишился рассудка!.. Я был не в уме прежде, не теперь… прежде, когда я воображал, что существует что-то, что выше отечества. Император, король, якобинцы – это все неважно, это все слова, титулы дворянства или свободы. Деспотизм или республика – все слова! Регина, знаешь ли ты, что значит отечество?..

Она отступила на несколько шагов и с ужасом смотрела на него.

– Отечество, Регина, это клочок земли, на котором ты родилась, на котором ты выросла; это наши бретонские леса, над которыми носились наши сны детства; это Париж, в котором я тебя любил, это ветер, который веет, это голос, который говорит, это слова, которые мы произносим и в которых звучит французская прелесть… и ты допускаешь возможность того, чтобы чужеземцы потоптали цветы, посаженные нашими матерями, поля, засеянные нашими отцами, чтобы в эту обширную страну, так сказать, в наш родной дом, вторглись эти люди, эти враги, полные ненависти, зверства, презрения, и сказали бы: «Мы здесь хозяева». Но Дантон, которого вы считаете за развратника, Робеспьер, которого вы называете лицемером, не желали этого, а мы, честные люди, желаем этого!

– Жорж! Да ты не сознаешь, что говоришь. Эти ненавистные люди убили короля!

– Но если король допустил во Францию чужеземцев, поделом ему!

– Умоляю вас, замолчите.

Он схватил ее за руки и привлек к окну.

– Регина, прислушайтесь, там вдалеке дерутся, убивают французов, там падают наши братья, там они страдают. Это мы убиваем их, Регина, мы!

У Лориса была точно галлюцинация.

– Англичане и пруссаки бьют французов, а я тут! Я, виконт де Лорис, дамский угодник, кавалер из прихотей, сижу здесь, цел и невредим, потому что госпоже Регине де Люсьен угодно было сделать из меня сообщника Бурмона, последнего, низкого труса.

Она попробовала протестовать:

– Служить королю не унижение.

– Королю! Не срамите его имени, присоединяя его к этому позору; вы точно не понимаете, что значит предательство… это самое низкое, позорное преступление.

Он вдруг схватил ее в объятия и, прижимая к сердцу, сказал:

– Послушай, Регина, ты только что говорила, что любишь меня. Я тоже люблю тебя всеми силами души моей: вернем наше честное имя, умрем вместе; видишь ли, можно делать зло, не сознавая того, – я сам не понимал прежде того, что понимаю сегодня… Я извиняю тебя, но я должен простить и себя. Регина, идем вместе, прямо под пули, в свалку сражения. Крикнем солдатам Франции: «Будьте бодры!» – и если который падет, поднимем его ружье, чтобы защитить его труп, чтобы никто не перешагнул через него, не проник в нашу страну. Только следуй за мной! Искупим наше преступление. Отечество снисходительно, оно увидит наше раскаяние. Пойдем, Регина… Ты не согласна?

– Скажу вам, Жорж, в свою очередь, я не могу изменить моим убеждениям, моим друзьям…

– Ваши друзья!.. Фуше, Лавердьеры или Бурмоны!.. В таком случае оставайтесь!

И он со всей силой сорвал с себя эполеты.

– Дезертиров разжалывают! – воскликнул он.

Затем на колене он сломал шпагу.

– Подлецов обезоруживают, теперь мне не остается более ничего, как быть расстрелянным. Я подставлю грудь под пули! Прощайте!

И он бросился к двери. Но она опередила его.

– Нет, я не пущу тебя! – воскликнула она. – Жорж, ты обезумел, я говорю с тобой, я! Не покидай меня, не бросай меня, ты не совершил никакого преступления, ты ни в чем не повинен, – что еще сказать тебе… Я люблю тебя!

Он снова обнял ее, прижал к себе еще крепче и, задыхаясь от душивших его слез, поцеловал ее долгим поцелуем в уста.

– Жорж! – шептала она.

– Прощай! – проговорил он, удаляясь.

Регина, оставшись одна, опустилась на колени в слезах.

XVI

С отпадения Бурмона прошло три дня – печальные дни, которые образуют одно кровавое пятно.

16 июня – Линьи, Катр-Бра; 17-го – Жамблу, Мезон-дю-Руа; 18-го – Ватерлоо, поражение, погром, бегство!

Шарра, историк, Мишле и Гюго, поэты и ясновидящие, рассказывают про эти ужасы.

После безумного сопротивления, великого по силе отчаяния, после потрясающей агонии, в которой каждый крик превращался в предсмертный хрип, на тысячи людей снизошло чувство ужаса, этой неизбежности смерти, нечто, напоминающее собою то, чего так страшились наши предки галлы: небо падает!