Наверное, они тихо ушли бы домой, не обратив на себя ничьего внимания, если бы к ним не подошла сама именинница — женщина лет пятидесяти, тоже блондинка, но, в отличие от секретарши, явно крашеная. В актовом зале они ее не видели, но тут как-то сразу поняли, что она и есть самый главный в этом поселке человек. Елена Николаевна держала в руках два бокала с шампанским. Отдала их Марине и Карпову, сама осталась с пустыми руками, Карпов вызвался сходить за шампанским для нее, но Елена Николаевна пошла с ним, и он почему-то сразу понял, что вся эта история с приглашением и прочим была устроена именно вот для этого момента, для какого-то важного и деликатного разговора, и что сейчас ему предстоит услышать что-то такое, что, не будучи для него важным, как-то неприятно осложнит его жизнь. Поэтому, протягивая директорше бокал, он сам заговорил первым — сказал, что еще в детстве, гуляя с бабушкой вокруг института, понимал, что здесь, в этом здании, работают самые удивительные люди на свете, и что он очень рад знакомству с предводительницей этих удивительных людей, — чем удивительны институтские мэнээсы, Карпов за время своего монолога так и не придумал, поэтому ловко перевел тему на трогательное детское воспоминание — у входа в институт была доска почета с надписью «Лучшие люди», и он, пятилетний, плакал, не обнаружив на этой доске своего деда (который, конечно, был лучшим человеком), и успокоился только тогда, когда бабушка завела его внутрь и показала на доску с фотографиями ветеранов войны, среди которых был и дед, — а потом, как Карпов узнал уже годы спустя, — пошла к профессору Пилипенко, покойному ныне директору, и уговорила того заменить травмирующую детей надпись «Лучшие люди» на нейтральную «Доска почета». Елена Николаевна вежливо рассмеялась — настолько вежливо, что Карпов понял: заболтать эту женщину ему не удастся, и, ладно уж, придется выслушать то, ради чего она его сюда вытащила.
Елена Николаевна начала издалека. Спросила, понравился ли Карпову доклад, и, не дождавшись ответа, заговорила о Вячеславе Кирилловиче, который, хоть и окончил Тимирязевскую академию, от нанотехнологий далек, и вся ее переписка с «Роснано» упирается в то, что у института нет ни одной, хотя бы самой завиральной идеи, что могла бы заинтересовать корпорацию и обернуться для института каким-нибудь финансовым ручейком. Поэтому со следующего месяца должность Вячеслава Кирилловича станет называться более обтекаемо — «зам по инновациям», а она, директор, поедет в Москву и будет искать источник больших денег уже в других местах — инновации сейчас в моде, а талант уговаривать у Елены Николаевны есть.
— Талант уговаривать есть, — повторила она, — а таланта генерировать идеи — увы. И вы понимаете, как я обрадовалась, когда узнала, что у нас в поселке появился загадочный изобретатель, который сам, даже ничего у меня не попросив, устроил лабораторию и занимается своими гениальными исследованиями.
Карпова никогда не называли гением, даже Марина не называла, и, наверное, он должен был смутиться от таких слов, но почему-то не смутился — понятно, что общительный Геннадий за эти дни успел рассказать всем о том, что Карпов в своем сарае ставит какие-то опыты над крысами, но о характере этих опытов Геннадий знать не мог, поэтому не знает о них и Елена Николаевна, а раз не знает, то зачем тогда хвалит? Карпов поднял свой бокал, приготовившись чокаться, и сказал, что ему очень льстит похвала от такого заслуженного человека, каким он, бесспорно, считает Елену Николаевну, но он не понимает, к чему она все-таки клонит. Чокнулись. Директорша пила шампанское зажмурившись, как водку. Улыбнулась:
— Я действительно не знаю, что вы там делаете с этими крысами. Да делайте что хотите, хоть клонируйте. У меня для вас есть ставка научного сотрудника и предложение - я буду вашим...
— Цензором? - вспомнил Карпов случай из жизни Пушкина, хотя уже понимал, к чему клонит директорша.
— Нет, не цензором, — улыбнулась Елена Николаевна еще раз. — Соавтором.