Рок-поэтика

Определение «рок-поэт» я применяю для обозначения фигуры автора рок-произведений, поскольку последние стали сферой исследования преимущественно литературоведов и определения типа «рок-музыкант» или «рок-исполнитель» вызывают ассоциации обращения непосредственно к музыке или исполнению, тогда как сема «поэт» в ее архаико-синкретическом смысле имеет более широкое значение, отсылая к сфере синтеза слова, музыки и исполнения.

Взаимодействие субъектов произведения можно прояснить посредством сопоставления рок-поэта с архаическим лириком, а также уточнения статуса и этики имиджа рок-поэта.

Выше я отметила близость рока синкретической архаике. Данное положение во многом определяет статус автора в роке, в частности, позволяет говорить о некоторых его чертах, общих с лириком древнейшей поэзии, и может быть прояснено при ссылках, с одной стороны, на субъектный синкретизм, и, с другой стороны, на лирику как род, в котором «субъекты художественного события более, чем в других родах, сохраняют синкретизм» [там же, с. 91]. Проблема соотношения «автор-герой» решалась по-разному: для А. Н. Веселовского главным в синкретизме было разделение начала личного и хорового, для О. М. Фрейденберг — отношение субъекта к объекту, для М. М. Бахтина — взаимодействие «я» -«другой» [там же, с. 23]. По О. Фрейденберг, бог в рассказе-мифе — это тот, кто затем становится «автором» и одновременно тот, кто в пассивной своей функции (претерпевания, умирания) является «героем» (иными словами, жрец и жертва совпадают). Таким образом, культурная память связывает «автора» с «богом», а «героя» — со «смертью»: «эстетическое отношение к герою и его миру есть отношение к нему как к имеющему умереть» [21, с. 165]. Сам лирик, по мнению исследовательницы, являлся чем-то «долитературным», «живым», однако, «оставаясь реальным, лирический автор не переставал быть маской» и потому в греческой литературе «за каждым автором стоит субъектно-объектный „я“, то есть нерасчлененный автор-герой-рассказчик» [75, с. 290].

Для Бахтина двуединство «я-другой» предстает в форме двуединства «автор-герой», что наиболее очевидно в лирике: «Лирика — это видение и слышанье себя изнутри эмоциональными глазами и в эмоциональном голосе другого: я слышу себя в другом, с другими и для других <…> Я нахожу себя в эмоционально взволнованном чужом голосе <…> Этот чужой, извне слышимый голос, организующий мою внутреннюю жизнь в лирике, есть возможный хор, согласный с хором голос, чувствующий вне себя хоровую поддержку» [21, с. 149].

Таким образом, статус архаического автора в лирике рассматривается как фундирующее начало ее диалогичности. Данная особенность проявлена в пении как порождении субъектного синкретизма. По Бройтману, из трех исторических форм высказывания, к которым он причисляет «пение», «речь» и «наррацию», первая является наиболее архаичной: «голос поющего неотделим от голоса бога-духа <…> именно лирика, как и ее „первообраз“ — пение, наиболее синкретична в субъективном плане: в ней автор и герой „нераздельны и неслиянны“» [76, с. 95]. Как видим, для пения характерно единство автора и героя, субъективный синкретизм, который впоследствии отразится в лирике. Очевидно, для рок-поэзии как жанра «поющегося слова» эта особенность закономерна, естественна и проявляется более ярко, чем в других современных лирических жанрах.