Рок царя Эдипа

Надя пыталась провести линию над левым глазом абсолютно симметрично. Получилось не так аккуратно — Инна поправляла, чувствуя себя то ли ювелиром, то ли микрохирургом.

В итоге Надя превратилась в девушку семидесятых годов.

Театральная публика была вроде бы разношерстной, но все были чем-то неуловимо похожи друг на друга, как старые пластинки, которые пылятся в углу рядом со сломанным проигрывателем, становясь одинаковыми черными виниловыми кругляшками в разных бумажных конвертах. Все эти экзальтированные стареющие дамы в шелках и трикотаже, шумные и развязные, как юные девицы; и юные девицы, одетые в черное, угрюмые, как брюзжащие старики; и старики в экстравагантных пиджаках и рубашках, бросающие куда-то в толпу пылко-умиленные взоры, как влюбленные юноши; и юноши, жеманно ломающие руки и опускающие взгляд, — все это Инна, конечно, не раз уже видела. Нью-Йорк, Нью-Йорк, живая легенда, миф о полной свободе, который еженощно творят заново во многих барах, таких же, какие есть в изобилии и в Мюнхене, и в Амстердаме. Инна даже побывала там пару раз из любопытства. Но быстро поняла, что это ее любопытство вроде похода в зоопарк, и стало неприятно не от того, что вокруг, а от того, что в себе…

Но тут было по-другому. Здешняя публика жила своими страстями и интересами будто напоказ, будто оглядываясь через плечо и отчаянно выкрикивая: вот, смотрите!

«И эта девица-вамп, которая говорит с Лешей и Надей, — какая-то вся ненастоящая, замороженная… Но пусть говорит. Мне хотя бы не надо ничего объяснять, выяснять».

К Наде с Лешей подошла Иришка.

— Хорошо выглядишь, котик, — улыбалась она Наде. — Вы откуда здесь?

— А мы… вот… в театр решили сходить, — произнесла Надя, недоуменно оглядываясь вокруг и пытаясь обнаружить многочисленных Иришкиных поклонников.

— Мама взяла билеты, — невозмутимо сказал Леша. — Мама, познакомься, это Ира.

— Мы с Надеждой учимся вместе, — Ира протянула ей руку, улыбаясь и скользя взглядом из-под полуприкрытых век по лицу Инны и мимо, куда-то вбок.

— Это Ира нас с Лешей познакомила, — успела вставить Надя.

— Очень приятно, — Инна пожала протянутую ладонь с длинными ногтями, покрытыми черным лаком.

С ранней юности по силе рукопожатия, по ощущению от кожи другого человека Инна безошибочно понимала, что это за человек.

«Несчастная, неуверенная в себе девочка. Жутко волнуется. А с виду и не скажешь». И Инна улыбнулась Ире открыто и дружелюбно.

Ира вновь жеманно улыбнулась в ответ.

«Как она изменилась! — недоумевала про себя Надя. — И что она здесь делает? Она же из дискотеки не вылезала. И эта короткая стрижка… И черное она никогда не носила…»

Одного Лешу, похоже, не интересовала ни Иришка, ни факт столь неожиданной встречи, ни одежда и манеры окружающих. Он смотрел застывшим, отстраненным взглядом поверх голов, в голубых глазах — тусклый блеск льда.

«О чем он думает? Что за этим холодным взглядом? Я же чувствую… Меня ему не обмануть», — подумала Инна, кивая на прощание Иришке.

А Иришка уже стремительно пробиралась сквозь толпу. Надя проследила за ней взглядом — она подошла к молодому человеку, увлеченно беседующему с другим юношей. Молодой человек носил прическу каре и кивнул Иришке с рассеянной улыбкой, не удостоив и взглядом.

«Зачем она? Зачем она так? Унижается, стоит рядом. Ждет от него слова, как милости, — мысленно ужасалась Надя. — И это наша Иришка, за которой весь институт бегает. Зачем все это… И зачем она нас сюда привела?»

Надю потянули за рукав. Она дала Инне увести себя и покорно заняла свое место.

Посередине. Справа — он, слева — она. Впереди — сцена. Надя застыла, глядя прямо перед собой. Она боялась пошевелиться, боялась повернуться, будто, если взглянешь вправо-влево — окаменеешь, застынешь навеки.

На сцене происходило нечто вполне обычное — две женщины замышляли убить третью. Она была несомненно богаче, вероятно, красивее и, возможно, более любима, чем ее две сестры. Сестер играли мужчины. Их хозяйку — тоже.

Надя пыталась сосредоточиться на игре актеров, на их лицах, разрисованных гримом такими же четкими плавными линиями, как виньетки в журналах десятых годов, которые она видела в книжном шкафу у одной своей подружки, коренной москвички.

«Костюмы, танцы, декорации — смотрю на это и думать должна об этом», — приказывала себе Надя.

Но что-то холодное, злое, пугающее мешало спокойным мыслям об искусстве. Надя поняла, что она даже на сцену смотреть не может — взгляд ее съезжает вниз, на затылки сидящих впереди, и ее ничего не интересует, и только одна мысль бьется в голове:

«Зачем она нас сюда привела? Сейчас какую-то глупость скажу. Гадость какую-нибудь», — с ужасом подумала Надя.

И тут же, не давая себе опомниться, не поворачиваясь, свистящим шепотом:

— Инна Николаевна, вам нравится? Лека, а тебе?

Леша невозмутимо пожал плечами.

— Это… интересно, — негромко произнесла Инна. — Понимаешь, есть древняя традиция… в японском театре… В антракте поговорим, хорошо?

Надя быстро-быстро закивала; мол, конечно, разговаривать неприлично, все понятно.

«Она привела нас нарочно».