Рок царя Эдипа

— Да что ты, Вась. Я отлично помню. Приду, она ревет, как рева чухонская: «Клавка, он к Зойке пошел ночевать». А я ей говорю: «Не греши на мужика понапрасну, а то и вправду загуляет». Так я, представляете себе, Инна Николаевна, эту вот дуру здоровенную за руку хватаю — и бегом с ней по всей Рязани до его родителей.

— Ладно тебе, Клав, не позорь. Уж у меня щеки от твоей болтовни горят.

— Ну и ничего, это ж все так и было. И вот прибегаем мы с ней к его родителям светлой памяти, прибегаем — а он там уже, на кровати на своей храпит, как ангел. «Ну что, — говорю. — Ну где Зойка-то?» И бегом обратно — тут же у нее Надька маленькая, одна дома.

— Ой, вогнала ты меня в краску, Клавка. Но уж что было, Инна Николаевна, то было. Бывали такие пробежки. Вот он, спорт, откуда берется…

И так еще час, и еще. И вот уже следующая бутылка, разговор сбивчивый, жаркий, обед в ужин переходит. Появляется самовар. Варенье клубничное, свеженькое, и сливовое — прошлогоднее еще. Торопиться некуда, завтра — целый день впереди, а нынче — вечер, гости, веселье.

И телевизор включается, и бубнит себе из угла, не мешая разговору, а лишь обозначая, что все как у людей, цивилизация…

«Как же мне заговорить об этом? Не могу, не получится. Хотя бы намекнуть, тему обозначить. Потом напомнить Алевтине, поговорить с ней наедине».

Но в голове шумит, и мысли путаются, и Инна говорит не к месту какую-то фразу про странности любви.

— Ой, по странностям любви у нас в Приокском мастак живет. Яшка.

— Да уж, Ин Николавна, профессионал, можно сказать.

— Мужик из себя красивый — жуть.

— Такой крепыш, маленький, да удаленький.

— Про него сказки с самого пацанячества ходили.

— Да не сказки — правда. Вот он, к примеру, на танцульках в клубе — все там чинно, танцы-шманцы-обжиманцы. А он подходит к девке…

— К самой красивой, не хухры-мухры тебе.

— Ну и сгребает в охапку. И не танцует даже, а целует сразу взасос, да так крепко — аж звон стоит. И говорит сразу громко, не стесняясь: «Пошли отсюдова!»

— И шли, девки сами шли, Ин Николавна. И вот факт-то ненаучный: сколько ребята, друзья мои, и другие всякие грозились ему морду набить — не было этого. Он ведь всех так любил, любви-то в нем столько было, и простой такой был.

— Ну что ты, Вась, «был». Он и сейчас…

— А ты, Клавка, проверяла, что ли? Смотри, Володе расскажу.

— Я-то нет. А вот подружка моя — та регулярно проверяет. Лет уж десять. А он все такой же. Люблю, говорит, всех. Все приходите, никого не обижу. Мне с одной не получится никогда, завянет у меня все на корню.

— Он ветеринар, животину лечит, а сам — как бык здоровый.

— Так подружка моя со своей начальницей подралась, как увидела, что та от него идет.

— Уволила?

— Нет, не уволила. Начальница-то одинокая была. Она ребеночка от него родила — добрая стала, зла не помнит, все про своего сыночка, какой он красавец.

— Еще бабы треплют, что к нему мама с дочкой вместе бегали.

— А папа как же?

— Папа там в разводе был, не было папы. Так они вдвоем, друг от дружки не таясь, к нему бегали, только от жениха дочкиного скрывали.

— Неужто не узнал?

— Не узнал. Увез ее в Ленинград, живут себе хорошо, мама одна теперь ходит.

Разошлись поздно. Инна забралась на высокую кровать, утонула в крахмальных изломах белья — и проснулась от пронзительного «кукареку».

Вскочила, умылась. Часов шесть, рано.

Нет, не рано. Завизжала циркулярная пила — Василий Степанович принялся за работу.

Пытаясь перекричать визг пилы, Алевтина Ивановна сказала:

— Вася-то отгулы в пароходстве взял, а я сейчас на работу. Хотите со мной? Посмотрите пароходство наше, искупаетесь.

Инна согласилась.

Алевтина Ивановна снабдила ее двумя кусками пирога, завернутыми в полотняную салфетку, и полотенцем. Купальника на Инну, конечно, не было.

— Это ничего! Я вам место одно покажу на реке — там и голышом можно.

До пароходства было минут пятнадцать ходу.

Утро солнечное, день будет жаркий, но ветер дует свежий, сильный. Ветер словно приподнимает над землей. Запрокидываешь голову — небо синее-синее…

В пароходстве Инну больше всего поразило, что в одной из комнат на втором этаже, куда подниматься надо было по скрипучей деревянной лестнице, за допотопным письменным столом сидела вполне современная девушка и работала на вполне современном компьютере. Девушка водила «мышью» по столу, а рядом, на этом же столе, сидела самая настоящая кошка.

Она сонно щурила зеленые глаза на компьютерную «мышь», на свою хозяйку, на лучи солнца из открытого окна, на Инну, появившуюся в дверях…

А потом — песок, река, тишина.

Полное безлюдье.

Входишь в воду, в широкую спокойную реку.

Чувствуешь прохладу и силу течения всей кожей.

Плывешь на середину реки — и переворачиваешься на спину.

И только небо. Синева. Горячий, слепящий свет солнца.

Возвращалась Инна с мокрыми волосами, утомленная плаваньем до странного ощущения физического счастья от усталости.

Она быстро нашла пароходство, спросила, где найти Алевтину Ивановну.

— Алевтина Ивановна домой уже пошла, — сказала компьютерная девушка.

Кошка соскочила со стола, пересекла комнату, потерлась об Иннины ноги…