Рок умер – а мы живем

Диктор в очках повторял те же самые обращения и постановления, какие Чащин слышал утром. Потом показывали, как по Москве идут танки, чтоб взять под защиту государственные учреждения, какой-то генерал с лицом боксёра коротко объяснил, что пора навести порядок… И неожиданно на экране появился Ельцин. Стоял на танке с листами исписанной бумаги в руках, окружённый то ли соратниками, то ли телохранителями, и громко, отрывисто читал:

– В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа отстранён от власти законно избранный президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом…

Чащин почувствовал, что грудь расправилась, как надутый горячим воздухом шар, и тут же сжалась в жгучий ком, у глаз появились слёзы. Будто тот, кого все считали погибшим, убитым, вдруг вернулся живым, с мечом в сильных руках… И у него вырвалось короткое, отчётливое:

– Ура!

Начзаставы резко дёрнул шеей, глянул на Чащина белыми от бешенства глазами, но промолчал. Как-то судорожно потянулся…

Нарушая распорядок дня, Чащин вышел из Ленинской комнаты, не досмотрев «Время». Поднялся в спальное помещение, упал на кровать. Вольно, словно на лужайке с мягкой травой, раскинул руки. Глубоко выдохнул:

– Ура-а.

13

В субботу, только проснулись, Димыч принялся крутить ручку настройки радио.

– Слушай, у тебя тут «Эхо Москвы» ловится?

– Ну, наверно… – Чащин был не в настроении; за эту неделю он страшно устал, от любой мелочи готов был взорваться, заорать, швырнуть в стену тарелку, но каким-то чудом в последний момент сдерживался. И почему-то все именно в эти дни были особенно навязчивы – и Димыч, конечно (вчера весь вечер свои песни пел), и Игорь (всё заводил разговор про рок-музыку, спрашивал, нравятся ли Чащину последние песни Земфиры, новый альбом Гребенщикова), даже Виктория сама прислала эсэмэску, пожаловалась, что скучает… Но больше всего донимали и раздражали воспоминания – и откуда это всё всплывало… Оказывается, так это мучительно – вспоминать.

Вскипятив воду, заварил кофе в синей чашке с надписью «Денис». Её подарили ему на работе несколько лет назад. Кажется, на тридцатилетие.

Сел за стол, сделал осторожный глоток. Часы на стене показывали половину десятого… Будь он один, пошёл бы на рынок, в магазины, а так… Ну вот – крик из комнаты:

– Дэн, иди! Дэн!

Встал, пошёл.

– Что?

– Тише! Слушай.

Из колонок звучал ехидный, вроде бы знакомый голос:

– …Оказывается, напряжение, цитирую, «возникло в значительной степени на уровне психологического восприятия и избыточно будируется СМИ». Конец цитаты. Отсюда намечается простой и вполне российский выход из кризиса: насовать по рылу журналистам, а пенсионеров…

– Кто это?

– Да тише, ну! Шендерович, «Плавленый сырок»…

– Тем более речь-то идёт о сущих пустяках, – голос хихикнул. – Вице-премьер Алексей Кудрин, оценивая масштабы недовольства результатами монетизации льгот, заявил о том, что активный протест выражал всего один процент населения. Ну! – Голос хихикнул опять. – Всего один процент населения, каких-то полтора миллиона человек…

Чащин вернулся на кухню. Глотнул кофе. Горький какой-то. Открыл холодильник, взял пакет лианозовского молока… Да, надо продуктов подкупить. Пойти за мясом, потом в «Копеечку»… Но присутствие постороннего обессиливало – ничего не хотелось делать. Забиться в угол, пить кофе, курить бесконечную сигарету.

Отпустил дверцу, и она медленно закрылась. Чмокнула резиновая окантовка… Чащин подошёл к окну. Синеватый свет, солнца не видно. Дворник где-то под домом скребёт фанерной лопатой асфальт, дремлют серые безлистые деревца, помигивают вяло лампочки на пивном киоске на той стороне Варшавки. Редкие-редкие машины, редкие-редкие пешеходы. Москва отдыхает…

Сейчас допьёт кофе, и надо будет натягивать джинсы, совать руки в рукава свитера. А потом ехать чёрт-те куда на «Авиамоторную». Выискивать нужные аккорды, спорить, путаться в шнурах, наверняка ждать, пока хозяин аппарата припаяет, как обычно, отпаявшийся штекер…

– Дэн, телефон! – сообщил криком Димыч. – Взять?

– Я сам! Сам! – Чащин вбежал в комнату. – Алло?

– Денис Валерьевич?

Ну вот, хозяйка…

– Да, здравствуйте, Лариса Константиновна.

– Простите, что беспокою… – Слава богу, в голосе нет претензии, а скорее – жалоба. – Мне вчера платежи принесли. За квартиру, за свет, отопление… Аллё, вы слышите?

– Да, конечно.

– Вы простите, сегодня выходной, но… Понимаете, всё страшно повысилось. Почти в два раза… Вот квартплата… – В трубке зашуршало. – Квартплата теперь шестьсот десять рублей. Отопление и горячая вода…

– Я знаю, – перебил Чащин.

– Знаете? – голос хозяйки оживился. – Откуда?

– Ну как… Новости смотрю, везде сообщают, что повышение…

– Вот-вот, Денис Валерьевич, страшное повышение. И на коммуналку, и уже на продукты, на лекарства, проезд… На всё. И хочу вас предупредить. – Молчание; Чащин ждал: – В общем, я вынуждена повысить стоимость аренды. Вы уж меня простите, Денис…

– На сколько?

– Я думаю… Сто долларов вас устроит?

«Две тысячи восемьсот», – перевёл мысленно Чащин в рубли. И вслух: