Рокфеллеры

На следующее утро Джон и Эбби написали ей по отдельному письму из отеля «Плаза» в Нью-Йорке, где они провели брачную ночь, после чего уехали на месяц в Покантико. Там они и распаковали 415 свадебных подарков, среди которых было несколько одинаковых серебряных чайных сервизов и канделябров. Оба любили отдыхать на природе: золотая осень на холме Кайкат, утренний туман, стелющийся над лебединым озером, — что может быть прекраснее? «Быть женатым просто чудесно», — сообщил Джон матери.

Первое время новобрачные жили с родителями Джона в доме 4 по Западной 54-й улице, пока их собственный дом 13 ремонтировался. Один приятель Джона по колледжу спросил Эбби, что они намерены делать с огромным доминой, где бродит эхо, для которого они закупали мебель. «Мы наполним его детьми», — ответила она.

Но прежде надо было притереться друг к другу. Эбби потребовалось ангельское терпение, чтобы сносить одержимость Джона порядком. Он любил предсказуемость, а она радовалась сюрпризам. Когда он попросил завести книгу домашних расходов, она коротко ответила: «Не буду!» Она отказывалась ходить в церковь каждую неделю, но при этом отклоняла приглашения на светские мероприятия, если те выпадали на воскресенье. Она смирилась с тем, что обед всегда по расписанию, по воскресеньям муж ходит на собрания в церковь, а за ужином собираются те же гости, с какими он познакомился в отцовском доме. Но она могла высказать ему всё, что думает по поводу напыщенного священника и его велеречивой жены, а после их ухода заказывала горячий шоколад, любимый напиток Джона, и разучивала с ним новые танцы. Ещё они читали друг другу. Им нравилось быть вдвоём. Джон, привыкший, что в обществе женщин он главный, порой проявлял собственнические замашки: если Эбби зачем-то ему нужна, она должна всё бросить и бежать к нему. Но ей это было даже приятно: она же видела, как страдала её мать от пренебрежения мужа.

Джон подарил жене на свадьбу тысячу долларов и был удивлён, когда она передала эти деньги Ассоциации молодых христианских женщин. При этом Эбби придавала большое значение своему внешнему виду и могла провести полчаса перед зеркалом, примеряя то эту брошь, то вон ту шляпку для создания законченного образа. «Ну, как тебе?» — спрашивала она Джона. Тот мычал что-то одобрительное. «Ты ведь даже не взглянул на меня! А ну, отложи свои дурацкие бумаги и удели внимание жене!» Она предпочитала экстравагантные шляпы, привлекавшие к ней взгляды. А вот обедать в ресторанах не любила, считая, что там недостаточно гигиенично. Ей нравились развлечения вроде катания на осликах, и Джон, уступая ей, соглашался на такое, чего сам никогда в жизни не попробовал бы.

Эбби не была мотовкой, ей с детства внушали, что лучше заштопать штору, чем купить новую; и всё же её бережливость не шла ни в какое сравнение с мелочностью Джона. К тому же он привык вмешиваться во все домашние дела. Но она была дочерью политика и умела разруливать конфликтные ситуации, не доводя их до крайности. Со временем она приучила мужа к мысли, что картины, изящная мебель и предметы искусства — не пустая трата денег. Джон, выросший в спартанской обстановке, был благодарен жене за то, что она окружила его красотой. Их дом был обставлен со вкусом, богато, но без кричащей роскоши, — даже Альва Вандербильт одобрила бы.

Что касается религии, то она была для Эбби формой общественной жизни, а не способом укрыться от своих проблем. Она убедила женщин, посещавших занятия по изучению Библии при баптистской церкви с Пятой авеню, начать регулярные встречи с привлечением соседей-иммигрантов, которые рассказывали бы о том, как им живётся на новом месте, о чём мечтается, как они жили раньше. Венгры, ирландцы, итальянцы, чехи готовили свои национальные блюда, исполняли народные мелодии, рассказывали о своей ежедневной борьбе за выживание. Эбби охотно училась народным танцам. Её целью было не столько внушить какие-то ценности иммигрантам, сколько познакомить снобов из высшего общества с реальной жизнью. В итоге благочестивые дамы начинали заниматься благотворительностью, улучшением жилищных и санитарных условий «сестёр во Христе» и их детей. Джон, преподавая в воскресной школе, тоже пришёл к выводу, что Христос проповедовал открытость и толерантность. «Социальный дарвинизм» был чужд и Рокфеллерам, и Олдричам.