Рокировка Сталина. С.С.С.Р .- 41 в XXI веке

голову лезет! Избить гэбиста при исполнении, убить двух его помощников! На десять лет

ежедневного расстрела тянет! После этого путь только один - назад, в горы, к китайцам.

Если уйдешь. До непроходимых для лошадей тропок - день ходьбы, мигом догонят. Да и

не наш это метод, "шакалами" милиционеров рубить. Пусть арестовывает. Доберемся до

начальства, а уж там...

Сержант повернулся к верховым и что-то громко приказал, показывая рукой. Палец

поочередно упирался в Егора, Лешку, Санька... Аксакал, которого Наташа заботливо

кормила уже третьим "Марсом", оторвался от "дастархана" и обратился к сержанту с

короткой сердитой фразой.

Услышав ответ, старик вытер о халат руки, встал, неторопливо подошел к сержанту и

вдруг изо всей силы огрел его посохом. Тот взвизгнул, но старик не успокаивался. Удары

сыпались один за другим, при этом старик выкрикивал длинные фразы по-киргизски. Егор

разбирал разве что постоянно повторяющееся "шайтан". Сержант не сопротивлялся,

только отступал, прикрываясь руками, и жалобным тоном выкрикивая ответы. "Басмачи"

следили за происходящим с серьезным видом, сосредоточенно качая головами.

Наконец, старик остановился, похоже, просто устав. Опустив посох, он сердито бросил

сержанту длинную фразу, повернулся и что-то сказал, обращаясь к Усольцеву и показывая

посохом на дом. Капитан развел руками.

- Будеш у Абай-таята жит! - сказал сержант, акцент которого резко усилился. - Ныкуда

не ходит! Машинэ келет, Кара Таш поэдеш, - и, увидев, что аксакал отошел достаточно

далеко, тихонько добавил. - Кёкмээ...

Федеративная Республика Германия, г. Вюрцбург.

Степан Андреевич Брусникин, пенсионер

Юбилей был испорчен. Безнадежно. Гости разъехались. Степан Андреевич сидел за

столом, подпирая голову рукой и безнадежно вглядываясь в лужицу разлитого вина,

красным пятном безнадежно испортившим скатерть.

- Что, старый, ностальгия заела?

Вздохнул:

- Не знаю, Варенька. Всегда сомневался, надо ли было ехать. Но тогда... Страну

разрушили, завод закрыли, жить стало не на что. А теперь мои же дети такое про Родину

говорят! Кем они выросли?

- Немцами они выросли, - в свою очередь вздохнув, ответила Варвара Семеновна. -

Как это сейчас называется... гражданами Евросоюза. Наши дети откликаются на имена

Зигфрид и Марта. А внучки и в паспортах - Ирма и Эльза. Замужем за немцами. И

Феденьку с рождения Фридрихом зовут. Геночка уже заговорил по-немецки. А по-русски

- нет. Все. Они уже не русские, или настолько не хотят ими быть, что перестали быть хоть

кем-то...

- Понимаю. Но помнить-то корни надо! А не повторять всякий бред! Хрущев врал,

Брежнев врал, потом этот, с пятном на голове всё обоврал...

Варвара Семеновна прервала уборку и присела рядом с мужем:

- Они повторяют то, чему их учили. В школе, в газетах, в новостях...

- Сережку? В школе?

- И Сережку. Самая волна хрущевская шла. Да и не все так гладко было, Степ. Сам

вспомни. Хоть Надю ту же. На дне рождения на торте цифры расплылись. Там написано

было "Наде 21 год". Какая-то сволочь донос написала, что это каббалистические знаки и

девчонку посадили.

- Не посадили, - возразил Степан Андреевич, - выслали. И не куда-то в Сибирь, а к

отцу в Караганду. Она же дочь репрессированного бухаринца была. Он точно за дело

сидел. А как освободился, так семью к нему на поселение и выслали. И неизвестно,

выслали или сами уехали.

- Нет, Надя сама бы поехала, только закончив университет. Ей оставалось два экзамена

сдать. Потом замучилась с заочной сдачей. Выслали ее.

- Наверное. Бывали перегибы.

- Вот и я про то. А муж ее? Он же за что сидел? Беспризорник из мусорного бака две

морковки гнилые вытащил, а его за это сперва сторож доской огрел, а потом еще и срок

дали. И на поселение!

Степан Андреевич поднял голову:

- А вот в эту сказку я никогда не верил. Как это беспризорник попал в мусорный бак на

овощной базе? Не так все было, старая, совсем не так. Полез на базу. Зачем, черт его

знает, может украсть что-то хотел. Ту же морковь, если и вправду голодный был. Не две,

конечно, и не гнилые. И нарвался на сторожа. Тот ему: "Стоять!", а шпаненок за финку.

Они же не только голодные ходили, но и злые. Ну, и что сторожу было делать? Схватил

доску и... Что бы этот беспризорник девчонке потом рассказывал? Да то же самое! Про

голодную дитятку, зверя-сторожа и безжалостных чекистов.

Варвара Семеновна вздохнула:

- Наверное.

- А мы только с его слов это и знаем... Не всё гладко было, не спорю. Но ведь и не все

плохо. Кого еще из наших знакомых посадили? Даже вспомнить не могу.

Жена задумалась:

- Еврея с третьей квартиры. Помнишь, имя у него еще неприличное: не то Сруль, не то

Шмуль.

- Так его же за хищения. Вся улица знала, что ворует! Видно было, как жил.

- Его за хищения...

Помолчали. Сидели в сгущающейся темноте, не зажигая света, не убирая праздничный

стол. Вспоминали прошлое. Молча. Отдельно и, в то же время, вместе.

Военное детство. Тяжелую, но веселую юность. Свадьбу, бедную, даже нищенскую по

нынешним меркам, но такую счастливую... Смерть Сталина. Горе, придавившее к земле.