Рокоссовский. Клинок и жезл

— Если не продвинетесь вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков, — заключил Верховный Главнокомандующий.

Заканчивая разговор, Сталин заявил, что не будет возражать, если я возьму с собой на новое место тех работников штаба и управления, с которыми сработался за долгое время войны. Поблагодарив за заботу, я сказал, что надеюсь и на новом месте встретить способных сотрудников и хороших товарищей. Сталин ответил коротко:

— Вот за это благодарю!

Этот разговор по ВЧ происходил примерно 12 ноября, а на другой день я выехал к месту нового назначения. Маршал Жуков тогда ещё не прибыл. Спустя некоторое время я решил встретиться с ним и попрощаться с товарищами.

Был как раз праздник артиллерии, и мы провели вечер в тесной командирской семье. Высказано было много пожеланий. Тепло распрощавшись с Георгием Константиновичем и со своими сослуживцами, в бодром настроении я вернулся во 2-й Белорусский фронт, будучи доволен, что не поддался соблазну и никого из своих сотрудников не потянул за собой. Я встретил достойных офицеров как в штабе 2-го Белорусского фронта, так и в управлении. Мы быстро сработались».

Мемуары есть мемуары. Какое уж там «бодрое настроение»… Достаточно было одного взгляда на карту, чтобы понять: его попросту убирают с берлинского, то есть главного направления. Рокоссовский был человеком сугубо военным, но и в сложностях кремлёвской политики к тому времени уже понимал многое. Да и собой владеть умел. Умел держать удар.

Свой командный пункт на новом месте Рокоссовский приказал перенести поближе к передовой, в лесной массив близ населённого пункта Длугоседло. Сапёры расчистили от мин и неразорвавшихся снарядов местность и дороги, отрыли землянки. Связисты тут же наладили связь. Конечно, обида досаждала, словно старая незажившая рана. Верховный был не просто талантливым, но и осторожным режиссёром, который просчитывал все возможные ходы наперёд. Берлин должен брать маршал с незапятнанной, так сказать, биографией. К тому же история с Варшавским восстанием, запутанная сложностями не столько военного, сколько политического характера, наверняка напомнила Сталину польское происхождение Рокоссовского…

Больше всего жаль было расставаться со своим штабом. Он создавал его всю войну, с лета 1941 года, с Ярцева. Вначале это был штаб армейской группы, потом армии, а затем фронта. Подмосковье, Сталинград, Курск, Днепр, Белоруссия, Висла…

Вскоре следом за своим командующим на новое место службы прибыл его заместитель генерал-полковник К. П. Трубников[134]. «Это произошло без моего ведома, — вспоминал маршал, — Кузьма Петрович Трубников хороший, опытный командир и замечательный человек».

Только-только успел принять дела и хозяйство нового фронта, вызвали в Ставку. Сталин лично ставил задачу 1-му и 2-му Белорусским фронтам. 28 ноября Рокоссовскому вручили директиву: «Перейти в наступление и разгромить млавскую группировку противника, не позднее 10–11 дня наступления овладеть рубежом Мышинец, Вилленберг, Найденбург, Дзялдово, Бежунь, Бельск, Плоцк и в дальнейшем наступать в общем направлении на Нове-Място, Мариенбург. Главный удар нанести с рожанского плацдарма силами четырёх общевойсковых армий, одной танковой армии, одного танкового и одного механизированного корпусов в общем направлении на Пшасныш, Млава, Лидзбарк. Обеспечение главных сил с севера осуществить наступлением одной общевойсковой армии на Мышинец. Второй удар силами двух общевойсковых армий и одного танкового корпуса нанести с сероцкого плацдарма в общем направлении на Насельск, Бельск. Для содействия 1-му Белорусскому фронту в разгроме варшавской группировки противника 2-му Белорусскому фронту частью сил нанести удар в обход Модлина с запада».

Теперь ему не брать и Варшавы, а лишь содействовать «в разгроме варшавской группировки противника 1-му Белорусскому фронту»…

Все эти месяцы боёв на подступах к городу детства и юности в Варшаве его ждала сестра Хелена. Впоследствии она вспоминала: «Уже перед самым Варшавским восстанием кто-то показал мне листовку, в которой говорилось, что Рокоссовский ведёт свои войска на Запад. Я не отдавала себе отчёт в том, насколько наша фамилия ненавистна немцам. Убедилась же в этом во время восстания. Во двор дома по ул. Сенаторской, 31, где мы работали, ворвались немцы. В этот момент одна из моих соседок позвала меня по фамилии. Это услышал немецкий офицер. Он подбежал ко мне и, выкрикивая — вместе с проклятиями — «Рокоссовска», «Рокоссовска», — рукоятью пистолета ударил меня по голове. Я упала. От неминуемой смерти спасла меня оказавшаяся рядом санитарка, которая вытащила из моей сумочки «аусвайс» на вымышленную фамилию и, пользуясь знанием немецкого языка, показала его фашисту и объяснила, что ему просто послышалось. Реакция этого гитлеровца на фамилию «Рокоссовский» сильно удивила меня. В голове не умещалось, что наш Костик, которого я помнила молодым худеньким солдатиком, любимый брат, любимец семьи, доброжелательный и такой родной, мог стать таким известным и грозным человеком».