Рокоссовский. Терновый венец славы

В чутком лесу раздавались возгласы прогуливавшихся гостей. До начала торжеств оставалось около двух часов, и Рокоссовский с Батовым, Чуйковым, Малининым, Казаковым и другими своими сослуживцами обменивались мнениями о современной жизни, о состоянии дел в армии и, конечно, о прошедшей войне.

Когда речь зашла об операции «Багратион», Батов с присущей ему горячностью сказал:

— Я до сих пор не могу понять, почему члены Ставки и Генштаб так единодушно отвергали план Константина Константиновича насчет двух ударов.

— У них были свои соображения, и они их отстаивали, — сказал Рокоссовский. — Тут уже пошли в ход амбиции.

— Ни заместитель Верховного Жуков, ни начальник Генштаба Василевский не хотели отдавать пальму первенства в стратегическом мышлении, — сказал Малинин. — Это сильно подрывало их авторитет. Вот они и стояли до конца на своем.

— Если бы мы нанесли главный удар с Днепровского плацдарма, как предлагалось раньше, по сильно укрепленному Борисовскому району, — вслух размышлял Батов, — мы бы до сих пор чесали затылок.

— Это почему же? — спросил Чуйков.

— Только потому, что это стоило бы нам больших жертв, — с горячностью ответил Батов.

— Он рассуждает так потому, что является крупным специалистом по болотным операциям, — рассмеялся Чуйков. — Именно Павел Иванович нанес второй главный удар в обход Борисова с юга. Мне рассказывали, что немцы приняли его за болотного черта.

— Ты не язви, Василий Иванович, — усмехнулся Батов. — Спасибо Сталину, что он сумел оценить стратегическую смекалку нашего командующего фронтом. В противном случае мы бы имели первые Зееловские высоты. — Батов уколол Чуйкова за большие потери при штурме Берлина.

— Друзья, не надо ссориться, — Рокоссовский обнял за плечи своих бывших командармов. — Как всегда, вы оба правы. Не будем портить настроение перед свадьбой…

А тем временем в доме продолжалась предсвадебная суматоха — шум, гам, суета. Носился запах пирогов, хрена, копченой рыбы, салатов. Звякала посуда, падали из рук ножи и вилки. Бились к счастью тарелки.

Едва держалась на ногах и мать невесты. Со своими помощницами она накрывала на стол, растянувшийся в самой большой комнате от порога до самого противоположного угла. Пахучий чад плавал на кухне. В кастрюлях, на противнях что-то шипело, трещало, постреливало.

В другой комнате около невесты крутились подруги — то завивали и укладывали ей волосы, то примеряли к ее ушам золотые сережки, подаренные родителями, то вешали на шею золотую цепочку, которую она получила от родителей мужа. Сначала Ада покорно доверялась своим подругам, надела белое, с пышным воротником подвенечное платье, доставленное ей из Варшавы, но, увидев себя в зеркале, показала характер — ей, комсомолке, не пристало смешить людей старыми свадебными обрядами. Несмотря на то что она своим поступком довела мать до слез, все равно сделала по-своему. Она надела сиреневое платье с белым воротничком, сунула ноги в светлые туфли на высоких каблуках.

— Вот это другое дело, — сказала она, взглянув в зеркало. — Теперь я такая, какой меня знают люди.

— Ада, милая, ведь ты невеста, — уговаривала ее мать со слезами на глазах. — Надень подвенечное платье.

— Мамочка, не приставай, все равно не надену.

Когда Юлия Петровна пожаловалась по этому поводу отцу, тот ответил:

— Юленька, оставь ее в покое. Ты забыла, что она уже совсем взрослая.

Заурчали под окнами машины, и Ада с подругами подбежала к окну.

— Жених приехал, — засуетились они.

Из машины вышла дородная женщина, одетая в строгое платье цвета морской волны. Эта строгая женщина, похожая на южанку из Закавказья, приходилась жениху матерью. За ней стоял среднего роста, худощавый, с русым непослушным чубом, молодой человек, в элегантном черном костюме. Он оставил у дома гостей, которые выходили из машины и тут же знакомились с будущими родственниками и их друзьями и вошел в дом. У дверей он на мгновение задержался, поцеловал руку Юлии Петровне, которая подошла к нему первая, и зашел в комнату невесты и ее подруг.

Раскрасневшаяся Ада стояла у окна и делала вид, что она интересуется гостями, а на самом деле она ждала, когда к ней подойдет жених, — ей было интересно, как он в данном случае поступит.

— А вот и я, моя милая Ада, — сказал он, чуть заикаясь от волнения. Он робко поцеловал ее в щеку.

— Знакомься, мои подруги, — усмехнулась Ада отцовской улыбкой.

Вскоре гости уселись за столы. Виля и Аду усадили в угол, где стояли пышные букеты роз, которыми занимался лично Рокоссовский. По правую сторону от невесты сидела ее родня: мать, отец, подруги, по левую — родственники жениха — отец, мать, ее брат, мужчина с обиженным большим носом, упирающимся в помятые усы. Друзья сидели где попало, вразнобой, только многочисленные сослуживцы маршала держались вместе.

За отдельным столом в соседней комнате сидели музыканты: аккордеонист, скрипач, гитарист, барабанщик и редкий специалист, игравший на английском рожке. Последний, видимо, для вдохновения хлебнул лишнего и все порывался играть.