Рокоссовский

Рокоссовский поступил совершенно правильно, запросив подтверждение приказа в письменном виде. Он прекрасно понимал, что в случае неблагоприятного развития событий из него легко могут сделать козла отпущения, обвинив в том, что он бросил войска своей армии в самый разгар сражения. От устного приказа Конев в любой момент мог откреститься. И не случайно, что письменное подтверждение приказа с полковником Чернышевым поступило только в ночь с 5 на 6 октября. Дело в том, что решение Конева на отвод части сил Западного фронта Ставка утвердила только поздно вечером 5 октября, причем из группировки войск, перебрасываемых к Вязьме, была изъята 112-я стрелковая дивизия. Но и другие дивизии вовремя поспеть не могли. Если бы Рокоссовский сразу бы приступил к выполнению приказа, когда он еще не был утвержден Ставкой, его могли бы обвинить в самовольном оставлении войск. Но теперь, когда приказ был получен только в ночь на 6 октября, быть утром 6 октября в Вязьме штаб Рокоссовского уже не мог. Командарм и его подчиненные оказались в Вязьме только во второй половине дня 6 октября, почти одновременно с немецкими танками. Во время перемещения к Вязьме штаб Рокоссовского не имел связи с дивизиями, переданными в его подчинение, и не мог организовать обороны города и предотвратить смыкание вражеского кольца.

Конев 5 октября еще не смог правильно оценить масштаб нависшей над его войсками опасности. Он видел угрозу Вязьме только с юга, от Спас-Деменска, но не знал, что к городу стремится и северная группировка немцев, что именно здесь планируется замкнуть кольцо окружения. Но если этого не знал Конев, то еще меньше это мог знать Рокоссовский, не располагавший сведениями о положении на фронте других армий Западного и Резервного фронтов. И никак нельзя обвинять Константина Константиновича в трусости. И. Н. Смирнов предполагает, что Рокоссовский мог бы двинуться навстречу выходящим из окружения войскам, чтобы организовать их прорыв. Но реальным в этом случае, в условиях отсутствия связи с находящимися в «котле» войсками, было бы только то, что Рокоссовский подчинил бы себе одну из встреченных дивизий и вместе с ней попытался бы прорваться на восток. В этом случае, если бы повезло, он прорвался бы к своим и, как и было в дальнейшем, возглавил бы войска на Можайской линии обороны. Но при прорыве он мог бы погибнуть или попасть в плен, и тогда его военная карьера в Великой Отечественной войне была бы закончена. Еще с большей вероятностью такая судьба ждала бы Рокоссовского, если Конев оставил бы Рокоссовского во главе прежних дивизий 16-й армии, оборонявшихся в районе Ярцева. Тогда шансов выбраться из кольца у него практически не было бы.

Можно сказать, что Рокоссовскому в какой-то мере повезло. Но обвинять его в трусости было никак нельзя. В Вязьму командарм прибыл не самовольно, а по приказу командующего фронтом. Когда же в Вязьму вошли немецкие танки, а связи с перебиравшимся на новое место штабом фронта не было, Рокоссовский должен был принимать решение, двигаться ли на запад, чтобы попытаться найти какие-то из подчиненных ему дивизий, или отступать на восток, пока еще немецкое кольцо не вполне сомкнулось. Константин Константинович понимал, что произошла катастрофа. И он принял решение отступать на восток, чтобы попытаться создать хоть какой-то заслон на пути к столице. Ведь в тот момент штаб 16-й армии был единственным армейским штабом Западного фронта, оказавшимся вне кольца окружения. И он смог подчинить себе только одну из дивизий, находившихся поблизости и успевшую пройти под еще не плотное кольцо окружения.

Константин Константинович понимал, что войскам, избежавшим окружения, необходимо как можно скорее оторваться от противника и создать оборону на новом рубеже. Бывший командующий артиллерией 16-й армии маршал артиллерии В. И. Казаков свидетельствует: