Роковая кукла

— Я полагаю, большинству людей известно, что открытие сверхпространственных перемещений сделало возможными полеты к звездам, — сказал Лаки, — но как насчет программы «Свет»?

— Дело в том, что в обычном пространстве свет передается по прямой в вакууме. Изогнуть эту прямую может лишь большая сила тяжести. В сверхпространстве, напротив, эту прямую изогнуть так же просто, как хлопчатобумажную нить. Пучок света можно сфокусировать, рассеять, перегнуть пополам. Вот что утверждает теория гипероптики.

— И Скотт Майндс, насколько я понимаю, находится здесь, чтобы проверить эту теорию.

— Именно так.

— Почему здесь? — спросил Лаки. — Я хочу сказать, почему на Меркурии?

— Потому что в Солнечной системе нет другой планетарной поверхности с такой высокой концентрацией света на столь огромной площади. Эффекты, которые ищет Майндс, проще всего выявить здесь. Осуществление этой программы на Земле обойдется во сто раз дороже, а результаты будут в сто раз менее надежны. Так говорит Майндс.

— Но тут происходят всякие неполадки!

Доктор Гардома фыркнул:

— Это не неполадки. Мистер Старр, их надо прекратить. Вы знаете, что даст успех программы «Свет»? — он говорил, захваченный картиной, которую рисовало его воображение. — Земля больше не будет рабыней Солнца. Космические станции, окружающие Землю, будут собирать солнечный свет, пропускать его через сверхпространство и равномерно распределять по Земле. Исчезнет жара в пустынях и холод на полюсах. Времена года будут такими, как мы захотим. Управляя распределением солнечного света, мы сможем управлять погодой. Там, где мы захотим, будет вечное солнце или ночь любой продолжительности. Земля станет раем с кондиционированным воздухом.

— Мне представляется, что это превращение произойдет не сразу.

— Разумеется, однако это только начало… Послушайте, может быть, мне не следует об этом спрашивать, но ведь вы — Дэвид Старр, который раскрыл дело о пищевых отравлениях на Марсе?

В голосе Лаки появился металл, и брови его слегка нахмурились.

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Ну, я ведь врач. Сначала эти отравления приняли за эпидемию какой-то болезни, и в свое время меня это очень интересовало. Говорили о молодом ученом из Совета, сыгравшем главную роль в раскрытии тайны, и упоминали кое-какие имена.

— Давайте не будем больше об этом говорить, — Лаки был недоволен, как всегда, когда сталкивался с тем, что его хорошо знают. Сначала Майндс, теперь Гардома.

— Но если вы — тот Старр, то вы здесь, я полагаю, для того, чтобы прекратить так называемые неполадки.

Лаки притворился, что не расслышал:

— Когда я смогу поговорить со Скоттом Майндсом, доктор?

— Он будет спать не меньше двенадцати часов.

— И после этого он будет в норме?

— Я в этом уверен.

Новый гортанный баритон вмешался в их разговор:

— Вы в самом деле уверены в этом, Гардома? Может быть, вы просто считаете, что наш мальчик Майндс всегда в норме?

Доктор Гардома вздрогнул при звуке этого голоса и даже не потрудился скрыть откровенную неприязнь.

— Что вы здесь делаете, Уртейл?

— Смотрю во все глаза и слушаю во все уши, хотя, подозреваю, вы бы предпочли, чтобы я этого не делал, — сказал вновь прибывший.

И Лаки, и Бигмэн с любопытством рассматривали его. Это был крупный мужчина: не высокий, но широкий в плечах и с развитыми мускулами. Щеки у него были синие от щетины, а крайняя его самоуверенность производила довольно неприятное впечатление.

— Мне безразлично, что вы там делаете своими глазами и ушами, но будьте любезны, не делайте этого в моем кабинете, — парировал Гардома.

— Почему в вашем кабинете нельзя этого делать? — поинтересовался Уртейл. — Вы врач. Сюда имеют право входить больные. Может быть, я болен.

— На что вы жалуетесь?

— Как насчет этих двоих? На что они жалуются? Я полагаю, в одном случае на гормональную недостаточность, — говоря это, он лениво скользнул взглядом по Бигмэну Джонсу.

Последовала пауза. Бигмэн побледнел, как смерть, затем будто вырос. Он медленно встал с места, глаза его широко раскрылись и извергали молнии. Губы двигались, словно пытаясь выговорить «гормональная недостаточность», словно он пытался убедить себя, что он действительно слышал эти слова, что ему не почудилось.

Затем со скоростью нападающей кобры Бигмэн, ростом всего в пять футов два дюйма,[3] со всей силой своих железных мускулов бросился на широкую ухмыляющуюся фигуру.

Но Лаки двигался быстрее. Он схватил Бигмэна за плечи:

— Потише, Бигмэн.

Маленький марсианин отчаянно сопротивлялся.

— Ты же слышал его, Лаки. Ты слышал.

— Не сейчас, Бигмэн.

Уртейл рассмеялся резким лающим смехом.

— Отпусти его, дружище. Я размажу малютку по полу одним пальцем.

Бигмэн выл и извивался в руках Лаки.

— Я больше ничего не буду говорить, Уртейл, иначе вы можете попасть в такую переделку, из которой вас не вызволит даже ваш друг сенатор, — заметил Лаки.

Когда он это говорил, его карие глаза стали ледяными, и в голосе зазвучала сталь.