Роковая награда

В самом сердце посада, на улице Рыкова (бывшей Воздвиженской) жила полуслепая и полуглухая старушка Пелагея Ивановна Кротова. Муж ее давно умер, дети разбрелись по свету. Одна была у старушки Кротовой отрада – Воздвиженская церковь, что стояла через три двора, да и ту разломали воинствующие атеисты первого мая 1922 года.

Ее старший сын, комбриг Кротов, служивший в Белоруссии, посылал матери деньги – каждый месяц приходила к бабке Пелагее почтальонша. Других посетителей дом Кротовой не знал. Одиноко бродила старушка за высоким забором, возилась в огороде, разговаривала с собакой Мячиком и котом Пушком.

У ворот дома Пелагеи Ивановны висел обычный почтовый ящик, выкрашенный три года назад залетавшим сынком-комбригом в зеленый цвет. Ящик этот был бесполезен, потому как Кротова давно не получала писем – зрение ее ухудшалось год от года, а очки она считала дьявольским изобретением.

Майским утром по улице Рыкова шел молодой человек. Шнурованные американские ботинки взбивали пыль, шляпа сбилась на затылок. Проходя мимо ворот Кротовой, человек опустил что-то в почтовый ящик и зашагал дальше.

Около шести вечера по улице Рыкова проезжал велосипедист. У ворот бабки Пелагеи он остановился и принялся осматривать заднее колесо. Вдруг, быстрым движением, человек открыл створку почтового ящика и поймал маленький бумажный пакетик. Сунув записку в карман, велосипедист оглядел пустынную улицу и покатил восвояси.

* * *

Весь пиломатериал был доставлен на завод к семи часам вечера. Андрей подписал наряды возчикам и распустил своих усталых рабочих.

Трудный день был закончен. Он мечтал о горячей ванне и Полине. Вытащив заветную бумажку, Андрей снял трубку и попросил набрать номер.

– Слушаю вас! – ответил знакомый голос. – Рябинин?.. Ах да, мой утренний кавалер, любитель французского… Увидеться вечером?.. Что ж, давайте попробуем, только ненадолго… Встретимся у ворот Центрального парка в девять. Вас устроит?.. Тогда до встречи!

* * *

Солнце уже садилось, когда в кабинет директора завода зашел секретарь партячейки Михеев. Отказавшись от трофимовского чая, он приступил к делу:

– Объясни, Николай Николаич, что творится?

– Ты о чем, Алексей Степаныч? – улыбнулся Трофимов.

– О выходке Рябинина! – округлил глаза Михеев. – Стрельба в порту! Ячменев написал в губком! Сам товарищ Луцкий будет в понедельник разбирать вопрос на бюро.

Трофимов посерьезнел:

– Ты, Степаныч, с ним познакомился?

– С кем?

– С Рябининым.

– Не имел возможности, – отмахнулся Михеев.

– Вот видишь… Рябинин – малый геройский, честный. Он мне дал подробнейший отчет об инциденте. Давненько я приглядывался к Невзорову, не доверял. А тут появился новый человек, зыркнул свежим глазом и все уразумел! Разогнал шкурников – правильно! Я уже звонил Луцкому, думаю, решим вопрос… Стрелять, конечно, не надо было, но… – директор развел руками.

Партсекретарь молчал, насупившись. Трофимов порылся в ящике стола, достал исписанные листы, бросил Михееву:

– Вот его объяснения, прочти. И еще: не смейте мне парня трогать! У меня таких кадров – по пальцам пересчитать. Кстати, вам завтра с Рябининым в губком ехать, зал для партконференции обустраивать, вот и познакомитесь!

Глава X

Вечером в губернском театре давали спектакль. Съезжалась празднично одетая публика. Были здесь и нэпманы с любовницами и чиновные большевики с женами, просвещенные комсомольцы и всяческая непролетарская молодежь. Там и сям мелькали сюртучные старички непонятного сословия и прогуливались вызывающе раскрашенные старухи в пронафталиненных гардеробах.

Давали «Бесприданницу», любимую пьесу труппы и заместителя полномочного представителя ОГПУ[6] Черногорова. Именно его приезда и ожидал на крыльце директор театра Дудиков. «Зампред», как именовался для краткости Черногоров, никогда не опаздывал – обычно он прибывал за полчаса до начала представления. Вот и сегодня, ровно в половине восьмого, к театральному подъезду подкатил черный лимузин. Дудиков бросился открывать дверцу машины. Выйдя из автомобиля, Черногоров чуть-чуть поморщился (он не любил подобострастия), так, чтобы не заметили уличные зеваки, но и так, чтобы обратил внимание подхалим Дудиков. Вместе с Черногоровым прибыли его приближенные – чины территориального и губернского ГПУ. По случаю выхода в свет вся компания облачилась в цивильное платье и напоминала группу заезжих буржуазных дипломатов. Женщин среди чекистов не было – с любовницами показываться строго воспрещалось, а выход в общественные места жен допускался только по особому распоряжению зампреда.

Черногоров заметно выделялся среди своих более молодых соратников. Ему исполнилось сорок шесть, он был высок и подтянут, словно готовая к броску борзая, лицо имел правильное и красиво очерченное. Особенно же привлекали глаза – темные, горящие светом огромной жизненной силы. Наверное, в годы невинной молодости такие глаза искренне плачут даже над мелкими бедами окружающих; позднее – стремительно влюбляют в себя девушек; а в зрелую пору обладатель подобных глаз может легко уничтожить одним только взглядом.