Невзирая на реплику, отряд вошел в деревню и оказался в окружении местных жителей. Пожилой усач, видимо, командир отряда, открыл рот. По экрану забегали строчки. Предводитель говорил о нелегком положении с продовольствием в Париже, об угрозе голода. Ветеран жестикулировал и вращал глазами, изображая трудности с питанием в столице. Крестьянам речь солдата не понравилась: лица их были угрюмы, брови насуплены.
– Гм, знакомо, – удовлетворенно хмыкнул губкомовский чин в первом ряду.
На экране возник некий толстяк из местных. «Хлеба нет!» – закричали титры. Односельчане закивали, подтверждая, что хлеба и вправду нет, съели весь. Из толпы солдат появился молодой гвардеец, начал убеждать крестьян в том, что без хлеба в Париже гибнут санкюлоты – опора революции…
Светлана Левенгауп шепотом обратилась к соседу:
– Гера, посвети фонариком, мне нужно записать…
Сосед извлек из кармана электрический фонарь и посветил на колени Светланы. Она раскрыла блокнот и что-то застрочила.
А тем временем вандейские крестьяне продолжали упорствовать – замахали руками и начали расходиться. На экране показалась надпись: «Вечером», – и зрители увидели тех же солдат у горящего очага (жадные до хлеба селяне все-таки пустили их на постой). Вошла молодая крестьянка, поставила на стол дымящийся котелок и исчезла.
– Зайченкова! Гляди, Зайченкова! – раздались крики, и несведущие зрители узнали фамилию актрисы.
…Давешний молодой гвардеец вышел вслед за крестьянкой. Она возилась с ведрами у колодца, и молодчик предложил ей помощь. Крестьянка кокетливо отказывалась, но парижский ловелас не отступал. Он перешел от комплиментов к разговору о положении с хлебом в столице. Девушка слушала, хмуря брови, наконец прошептала: «Я вам помогу. Хлеб спрятан, я покажу место».
– А мы уж думали, укаталась девка! – разочарованно бросил кто-то из зала.
…На экране крупным планом возникло радостное лицо гвардейца. Он благодарил крестьянку, целовал ей руки. Девушка жеманилась, возводила очи к небесам.Тапер бренчал на пианино нечто лиричное, соответствующее моменту.
Левенгауп вновь попросила Геру зажечь фонарик. Сидевший через кресло мужчина отвлекся от экрана, но посмотрел не на Светлану или фонарик, а на освещенное сетчатое колено журналистки.
…Очередной титр оповестил зрителей, что наступило утро. Взглядам предстал амбар, где в окружении солдат стоял вчерашний толстяк. Ловелас-гвардеец выступил с лопатой и принялся рыть землю.
– Очень жизненно! – кивал соседке губкомовский чин.
Андрей уловил его шепот. «Ностальгирует по молодости в продотрядах!» – решил он.
…Между тем яма на экране углублялась, тапер сильнее ударил по клавишам. Вот уже показались мешки с хлебом. Толстяк упал на колени, стал молить о пощаде. Солдаты бросали на него презрительные взгляды.
Далее зрители увидели молодую крестьянку, которая в одиночестве училась грамоте по революционной листовке. Вдруг дверь отворилась и вошел толстяк. Лицо его было злобным, он стал говорить девушке гадости. Она предложила негодяю выйти вон под одобрительные возгласы зала. Однако толстяк не послушался ни ее, ни зрителей; напротив, выхватил нож, ударил патриотку и был таков.
Зал ахнул, кто-то обозвал толстяка «гадом».
…На экране минуты две мучились умирающая девушка. Лишь только она затихла, появился молодой гвардеец, но поздно – красавица была мертва.
– И где ж ты шатался? – спросил в сердцах чей-то голос.
…Гвардеец, казалось, услышал вопрос – заломив в отчаянии руки, он забегал по комнате. Тщетно – слезами горю не поможешь.
Вот уж близился финал – на сельскую площадь привели убийц-мироедов (толстяка и трех доселе неизвестных стариков).
– А эти чучела при чем? – вопросил из темноты голос Лютого.
– Враги! – коротко пояснил ему нетерпеливый девичий голосок.
…Солдаты вскинули ружья. Когда рассеялся молочный дым, зрители увидели тела нераскаявшихся злодеев…
Солдаты уходили из деревни. За колонной тянулась вереница возов с конфискованным хлебом. Впереди дюжие парни несли тело девушки, покрытое национальным флагом. Тапер грянул вариацию на «Марсельезу». Крупным планом рыдал молодой гвардеец – подразумевалось, что он успел полюбить покойную. За сим последовал «конец», и зажгли свет.
Публика зааплодировала, раздались крики:
– Автора! Даешь Меллера!
Наум выскочил на сцену. Он кланялся, прижимая руки к груди, благодарил собравшихся. Начались выступления зрителей.
«Заведующий отделом культуры Шашков отметил актуальность выбранной темы и пролетарский подход, – записывала Светлана Левенгауп. – Худсоветовские дамы высказались в том же духе. Павлов особо остановился на игре актеров, работе Меллера с труппой, а также на ряде технических и малопонятных аудитории моментов. Липкина из „Вестей Депо“ (перманентная идиотка) в экстазе назвала Меллера „гением кинематографа“ и предрекла „звездное будущее“».