Роковая перестановка

— Ты же слышал, что сказал Эдам, разве нет? Ребенок умер.

Руфус достал письмо из своего кармана, открыл заслонку плиты и швырнул его в огонь, на горящий уголь. Не сказав больше ни слова, он с кружкой в руке ушел тем же путем, что пришел. Шива отправился в сад на поиски Вивьен.

Вчера вечером, еще до того, как Шива сделал признание, он все это рассказал Лили — как хотел найти Вивьен и поставить ее в известность. Они вдвоем могли бы пойти в полицию и заявить о случившемся. Письмо о выкупе казалось несущественным, чем-то безотносительным. К тому же самого письма уже не было, оно сгорело и, возможно, вообще никогда не существовало.

А потом, идя по лужайке мимо террасы, мимо скульптур, которые всегда считал уродливыми и неэротичными, он вдруг сообразил, что Вивьен спросит, почему Эдам вчера вечером не отвез ребенка, как планировал, и ему, Шиве, придется объяснять, что именно он остановил его. Первые проблески ненависти к самому себе появились именно в тот момент. Шива резко остановился, прижал руку ко лбу, огляделся по сторонам, осмотрел сад.

— Если бы меня спросили, — сказал он, — я бы ответил, что сад полон красок, полон цветов, но в действительности к тому времени цветов там уже не было. Они закончились, отцвели или высохли. В то утро я оглядел сад, оглядел по-новому, и увидел запустение, чуть ли не пустыню. Дождь пришел слишком поздно. Деревья умерли, и на них дрожали последние листья; растения высохли и превратились в солому. Яблоки были съедены осами, а в сливах, которые собирала Вивьен, копошились червяки.

Мы сидели на кухне и резали сливы для жаркого — вернее, вырезали червяков. После такой тошнотворной работы ничего есть не захочешь. Я знал, что не буду есть жаркое, но продолжал резать сливы, чисто механически. Мне хотелось убежать. Убежать и спрятаться, отрезать себя от этого места и от остальных ребят. Это было ужасно — сидеть на кухне с Вивьен и слушать, как она так… ну, наивно рассуждает. Руфус сказал ей, что ребенка отвезли родителям, что они отвезли его вместе с Эдамом, и она испытывала что-то вроде мрачного облегчения. Она сказала мне, что теперь, наверное, не сможет пойти работать к мистеру Татиану. Что она не вправе занять это место после того, как все узнала, ведь Татиан, знаешь ли, знаком с Ремарками. Это было бы неправильно, это было бы обманом.

Вивьен отличалась огромной щепетильностью во всех аспектах своей жизни. Она целыми днями анализировала свои мотивы и действия, все это имело для нее большое значение. Лгать она не хотела, однако подумывала о том, чтобы позвонить мистеру Татиану и сказать, что по не зависящим от нее обстоятельствам она не может занять это место. Как-никак это было правдой. Вивьен переживала из-за того, что подводит его в последний момент, но, на ее взгляд, у нее не было выбора. И то, что ей будет негде и не на что жить, никак не влияло на ее решение. Вивьен все решила и собиралась попросить Эдама или Руфуса, чтобы ее отвезли в деревню, откуда можно было бы позвонить.

Я чувствовал себя ответственным за нее, хотя и не хотел этой ответственности. Я смотрел на все это как на дополнительную проблему. Если она не уедет на следующий день, что будет делать Эдам? Кроме того, я все время боялся, что вот-вот приедет полиция.

В середине дня я упаковал две сумки — те, что привез с собой. Вещей у меня было немного, и сумки получились нетяжелыми. Я решил дойти пешком до Колчестера. До него было двенадцать миль, но я знал, что легко пройду эти двенадцать миль, так как за последнее время здорово окреп. В общем, я был в хорошей форме. Может, какой-нибудь водитель подберет меня по дороге и довезет до Колчестера, думал я.

— А как же ответственность за Вивьен? — спросила Лили.

— Я пытался отговорить ее от звонка мистеру Татиану, пытался убедить ее в том, что иногда надо ставить на первое место свои интересы. Все было бесполезно. И я уже не был для нее так хорош, как прежде. Вивьен связалась со мной главным образом потому, что я индус, она почему-то считала людей нашей расы загадочными, что они могут предложить ей нечто особенное, что они более цивилизованные, чем другие народы. Но потом она обнаружила, что я обычный, такой же, как все люди, только кожа у меня коричневая. Что я не пророк, не поэт и не святой.

Я сказал Вивьен, что уезжаю, это не было трусливым бегством. Руфуса я найти не смог, он заперся в Кентавровой комнате. Мои доводы на нее не подействовали; думаю, она радовалась тому, что я уезжаю. Я шел по проселку с сумками в руках и на полдороге встретил Эдама, вышедшего из леса. Он просил меня не уезжать, умолял. Мне льстило, что наконец-то я кому-то понадобился. Он рассчитывает, что я увезу Вивьен, сказал Эдам. Если разрешить ей сделать то, что она хочет, если позволить ей позвонить мистеру Татиану и отказаться от места, она останется в Отсемонде, и он уже никогда от нее не избавится. Поэтому я вернулся в дом вместе с Эдамом. Я сдался.

— Ты пытался увезти Вивьен?