Роковая перестановка

По средам Лили работала полный день, но за час обеденного перерыва ухитрялась забежать домой и приготовить ему обед, как и требовалось от правильной индийской жены. Она была одета в камизу[59] и шаровары, шею и плечи закрывала дупата[60] почти такого же цвета, как то бирюзовое платье, что он подарил Вивьен. Такой стиль одежды пугал его, озадачивал. Ее предки не из Пенджаба — так зачем она носит костюм пенджабских женщин? Чтобы быть не индуской, а самой Индией, он отлично это знал. Их отношение к этому было диаметрально противоположным. На его взгляд, ассимиляция — это единственный ответ. Разве умерли бы все эти европейские евреи, если бы ассимилировали, если бы диаспора не обособилась как нечто исключительное? Если бы у Шивы была мечта, то она олицетворялась бы идеальным миром из популярной песенки, которую он помнил с детства: там все расы плавились в одном тигле. Шиву не волновало, что при этом теряется многое: камизы и сари, религиозные праздники и филактерии, языки и традиции. Все это мелочи могут катиться в тартарары, если вместе с ними туда же покатятся газовые камеры и горящие машины.

— После работы я иду на урок бенгальского, — сказала Лили.

— Знаю. Я пойду, прогуляюсь и встречу тебя.

— Ой, зачем? Не надо.

— Я пойду, прогуляюсь и встречу тебя.

* * *

Два пугающих звука встретили Эдама, когда он открывал дверь и входил в собственный дом: плач Эбигаль и телефонный звонок. Плач раздавался из гостиной, куда вела дверь слева, причем она была открыта; телефон звонил на столике у лестницы прямо перед ним. Не раздумывая, подчиняясь, вероятно, инстинкту, он подошел к телефону и взял трубку. Сразу же, до того как он сказал «Алло», его огорошила мысль, болезненная, как удар в грудь: «Я первым делом подошел к телефону, поставил ее на второе место, а на первое — телефон».

Звонили из полиции.

Энн быстро спустилась вниз и вбежала в гостиную. Чей-то голос в трубке произнес, что говорит инспектор полиции такой-то и можно ли им увидеться, чтобы «прояснить кое-какие моменты». Плач Эбигаль резко оборвался.

— Какие моменты? — спросил Эдам, потому что знал: именно такой вопрос и задаст невиновный человек.

— Объясню при встрече, мистер Верн-Смит.

Эдам спросил, когда инспектор хочет заехать.

— Уверен, вы согласитесь со мной, что лучшего времени, чем сейчас, не найти. Как вы смотрите на то, что мы встретимся, скажем, через полчаса?

— Ладно.

Энн вышла с Эбигаль на руках, Эдам поцеловал дочку и забрал ее у жены. Эбигаль — удивительная способность — выглядела так, будто никогда в жизни не плакала и вообще не знает, что значит плакать. Она счастливо, ангельски улыбалась; шелковистая, как у только что сорванной сливы, кожа на пухлых щечках была прохладной. Эдам это почувствовал собственной щекой.

— Господи, — сказал он, — я вхожу в дом и слышу одновременно и телефонный звонок, и ее плач, и первым делом подхожу к телефону. Что же я за отец?

Вот бы Энн поняла, что он доверяется ей, открывает душу своей жене, что это может стать началом еще большего доверия, его передачи самого себя в ее руки! Но Энн этого не поняла; она восприняла его слова как еще один симптом невротической поглощенности своим внутренним миром. Это раздражало ее.

— Да с ней ничего не случилось. Она расплакалась, потому что отшвырнула мишку и не могла до него дотянуться.

Эдам пожал плечами и прижал к себе Эбигаль. А вдруг его упрячут за решетку и он не сможет видеть ее много лет, лет десять, скажем? Естественно, это чепуха, это должно быть чепухой, просто из-за беспокойства он впадает в истерику. И еще он страшно устал. Возвращение в ту зону памяти, которая на целое десятилетие была похоронена и присыпана землей, — это утомительный процесс. Его вымотали собственные же мысли, он одержим тем, что было похоронено. Вот бы выпить, алкоголь может подействовать успокаивающе.

— Ты не могла бы сделать мне маленькую порцию виски с водой?

Энн изумленно посмотрела на него.

— С большим количеством воды. — Он извинялся. — Я не могу сделать сам, не спустив ее с рук.

Эдам сел на стул и усадил Эбигаль на колени. Сняв часы, он поднес их к ее уху и вспомнил — потому что на ее лице ничего не отразилось, — что часы новые, на батарейке, и, следовательно, не тикают. Тогда он дал дочке украшение с каминной полки, маленькую фарфоровую кошку. Эбигаль тут же сунула ее в рот. Эдама затошнило от безграничной любви к дочери; ему показалось, что эту любовь вытягивают из него клещами, и он со всей очевидностью понял — смешно думать, что в этом могут быть сомнения, — что прежде никогда никого не любил. Даже Зоси.

Ему принесли выпивку. Энн забрала у Эбигаль кошку и дала ей погремушку, которую только что вымыла и которая пахла специальным составом для стерилизации ее бутылочек и прочей утвари. Эдам сказал:

— Со мной хочет встретиться полицейский инспектор. Хочет поговорить о том доме, что мне оставил двоюродный дед.

— Когда?

— В каком смысле «когда»?

— Когда он хочет встретиться с тобой?

— Сейчас. — Он посмотрел на нетикающие часы. — Минут через двадцать.