Роковая перестановка

— Ты теряешь рассудок или в этом есть какая-то цель? — В ответ она получила лишь невнятное пожатие плечами. — Зачем мы идем в ресторан вдвоем? Это фарс.

— Мы празднуем твой день рождения ссорой, но не дома, а в ресторане.

— Я ненавижу тебя, — произнесла Энн.

То же самое сказала ему и Зоси. Он уже забыл или думал, что забыл, но эти слова стали кнопкой, которая при нажатии открыла самый последний файл.

— Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя… — Она висла на нем, цеплялась за одежду, а он отпихивал ее.

Эдам припарковал машину, выключил двигатель. Он сидел с закрытыми глазами, держа руки на руле. Потом сделал над собой огромное усилие. Он не хотел ничего вспоминать, стремился убежать от всего этого. Энн уже вылезла из машины и в сердцах хлопнула дверцей. Эдам тоже вылез, холодный ветер сыпанул ему в лицо горсть мороси.

Он больше всего боялся почтальонши на велосипеде, что она не уехала или уехала недалеко, что она сегодня поджидает неподалеку, преисполненная сострадания, готовая выступить в качестве свидетеля…

Но никого не было. Эдам никого не увидел. По пустому проселку под серым небом свободно гулял ветер. Не было никого, кроме фигуры в бледном хлопчатобумажном платье, бежавшей по мощеному двору. И громкие голоса, и похожий на вой крик Зоси. Следуя за Энн к дверям ресторана, он обнаружил, что клавиша «Выход» не срабатывает, из прошлого вырваться не удается, а настоящее куда-то затерялось. Эдам вскинул ружье, прижал приклад к плечу, приготовился к отдаче и выстрелил. Вивьен закричала, и он выстрелил снова, и на этот раз она резко повернулась, получив полный заряд стрел. Брызнула кровь; она фонтанами извергалась из маленького тела, заливая алым кремовое платье.

Сейчас, как и тогда, Эдам оступился, но успел ухватиться за перемычку двери. В темной передней ресторана он встряхнулся, открыл глаза и растянул губы в улыбке. Тогда после третьего выстрела он упал, и так и лежал, распластавшись на каменных плитах, крича:

— Стой, стой, стой!

Глава 20

Когда Руфус вернулся из Нунза, или от пациентки, оказавшейся в больнице Колчестера, он обнаружил, что Мериголд дома и ждет его. Вопросов она не задавала. Он тоже не стал спрашивать, как она провела день, хотя понимал, что такое поведение противоестественно для их отношений. Это был прецедент, он ясно это понимал. Отныне жена не будет задавать ему вопросы, и он не станет ее ни о чем спрашивать, и у них войдет в привычку раздельно делать свои тайные дела. При этом они будут вежливы друг с другом, улыбаться друг другу и гораздо чаще, чем того требовала бы искренность чувств, называть друг друга «дорогой» и «дорогая». Но в тот вечер, ужиная с друзьями, такой же молодой семейной парой, он не мог избавиться от ощущения, что Мериголд держится как-то скованно с мужем подруги. Они ведут себя, думал Руфус, так, будто хотят казаться безразличными друг к другу, хотя в последний раз, когда они вчетвером куда-то ходили, она с ним флиртовала. Вполне вероятно, что он все это вообразил.

Шли дни, и Руфус позвонил Эдаму. Он, как и Эдам, ждал новостей из Уайвис-холла. Как только он увидел фамилию на первой странице «Стандарда», сразу понял, что это фамилия Шивы. Манджусри. Теперь он ее вспомнил. Сгорел дом Шивы, и именно Шива погиб, пытаясь спасти свою жену. Некий продавец из магазина, как его назвали в газете, но это был он. Руфус, с «секретной порцией» в руке, просматривал газету — у него уже вошло в привычку каждое утро и каждый вечер пробегать глазами все страницы, — и ничего не находил. Но это вопрос времени, теперь он в этом не сомневался. Появилось слишком много свидетелей, так что глупо и дальше верить в возможность выйти сухим из воды. Руфус не начинал строить планы на экстренный случай, потому что таких планов просто быть не могло: для врача, консультанта, который оказался замешан в убийстве, утаивании двух смертей и сокрытии тел, выбора просто нет. Ему остается только психологически подготовиться к их приходу, чтобы суметь сохранить хладнокровие и внешние приличия. Однако Руфус уже не чувствовал облегчения от смерти или исчезновения свидетелей, от отъезда Мери Гейдж, от смерти Беллы и Эвана. В отношении Шивы, еще раз взглянув на фотографию, он испытал нечто чуждое его натуре — жалость, смешанную с ужасом. И все же для Шивы было лучше умереть, чем проходить через то неизбежное, через что проходит сейчас Руфус. Потому что Шива был замешан больше, чем он. Шива подал идею с выкупом, и идея закопать тела на лесном кладбище тоже принадлежала ему. Молча сидя с газетой на коленях, Руфус размышлял об этом. Его молчание было слишком необычным, и то, что Мериголд с готовностью принимала его, действовало на нервы. Поддавшись слабости, Руфус вдруг предался абсурдным мечтаниям о том, как рассказывает ей все, как рыдает у нее на груди, и она рыдает вместе с ним о любви и верности, однако тут же осадил себя. Это не то, чего он всегда хотел, и точно не то, что он получит. Лучше размышлять о бедном Шиве, чем о другой жизни, которой у него нет и никогда не будет…