Роковая перестановка

Льюис написал дяде Хилберту, сообщил о своем намерении назвать сына в его честь и пригласил его в крестные. Отказавшись на том основании, что он больше не верит в бога, дядя Хилберт прислал в подарок серебряную крестильную кружку, достаточно большую, чтобы в нее влезла пинта пива. В записке, прилагавшейся к кружке, о выборе имени ничего не говорилось, и вообще тон ее был очень холодный. Позже, когда Льюис с женой и малышом приехал в Уайвис-холл, Хилберт прокомментировал наречение внучатого племянника таким же именем, как у него, следующим образом:

— Бедняжка.

К тому времени все уже называли малыша Эдамом.

Льюис был неглуп, поэтому скоро понял, что каким-то непостижимым образом рассердил дядьку. Он принялся выправлять ситуацию, восстанавливать баланс. Дядька всегда получал поздравления с днем рождения, ему своевременно высылались подарки на Рождество. Хилберта пригласили в Лондон, и во время визита ему предлагались всевозможные развлечения: походы в театр и на концерты, специальная экскурсия «Свингующий[25] Лондон» —

Карнаби-стрит,[26] Кингз-роуд[27] и дальше в том же роде. Льюис отлично знал, что этого делать не следует, что он подлизывается к человеку только ради получения наследства. Но не мог с собой справиться, просто не в силах был поступать иначе.

Естественно, Льюис продолжал возить семейство в Уайвис-холл на летние каникулы. Теперь у него уже появилась дочь — был соблазн назвать ее Лилиан, но он не поддался ему и назвал ее Бриджит. Его жена с удовольствием съездила бы в Корнуолл или даже на Майорку, но Льюис всегда заявлял, что вопрос не подлежит обсуждению, у них на это нет денег. Вероятно, на самом деле он имел в виду, что они не могут позволить себе не поехать в Нунз. В семидесятые в окрестностях Нунза нельзя было купить даже плохонький домик менее чем за четыре тысячи фунтов, а Уайвис-холл стоил раз в пять дороже.

Однажды, вскоре после ухода на пенсию, Хилберт сообщил Льюису, что составил завещание, которое «пойдет тебе на пользу». Он очень благожелательно улыбался, пока все это рассказывал. В тот день они сидели на террасе. Ее стену украшали парные каменные статуи нескромного вида, изображавшие персонажей из классической мифологии. Под окном гостиной пышным цветом цвела agapanthus africanus, голубая лилия. Хилберт, Льюис и Берил сидели в старомодных шезлонгах из полосатой парусины. Рассказывая о завещании, Хилберт наклонился к Льюису и похлопал его по колену. В ответ тот пробормотал что-то о благодарности.

— Я принял окончательное решение, когда ты назвал мальчика в мою честь, — сказал Хилберт.

Льюис снова рассыпался в благодарностях и добавил, что назвать сына Хилбертом было правильно и должно при данных обстоятельствах.

— В данных обстоятельствах, — уточнил Хилберт.

Он имел привычку исправлять грамматические или стилистические ошибки. Вероятно, у Эдама это от него, иногда думал Льюис, или, возможно (с горечью размышлял он много позже), Хилберта в Эдаме, среди прочих качеств, привлекла такая же, как у него, педантичность.

Льюису не нравилось, когда его поправляли, но он вынужден был смиряться, причем с улыбкой. Ведь это не навсегда. Верн-Смиты не отличаются долголетием. Отец Льюиса умер в шестьдесят, а его дед — в шестьдесят два. Все три тетки скончались, не достигнув семидесяти. Хилберту в следующем году должно исполниться семьдесят, и Льюис говорил своей жене, что дядя неважно выглядит. Он стал один «заскакивать» в Суффолк на выходные, а в то Рождество он взял с собой жену и отправился в усадьбу на четыре дня, прихватив продукты для рождественского стола. Женщине, приходившей убирать дом, и старику, следившему за садом, было велено называть его «господином», и от этого он чувствовал себя самым настоящим наследником. Вряд ли у дядьки много денег, размышлял он, но и этой малости хватит, чтобы установить в доме отопление и отремонтировать комнаты. Льюис еще не решил, будет ли, после того как приведет Уайвис-холл в порядок, продавать его, с тем чтобы потом купить дом побольше и получше в самом Лондоне и домик за городом, или оставит его себе и продаст часть земли сельскохозяйственного назначения. По его оценкам, сделанным на основе изучения витрин риелторских агентств в Ипсвиче и Садбери, Уайвис-холл к концу 1972 года стоил примерно двадцать три тысячи.