Роковая страсть

Ухватившись за спинку кровати, я медленно огляделась. Ноги мои все еще упирались в белый, с желтоватым оттенком, линолеум, который я за последние две недели успела возненавидеть так же сильно, как и зеленые, с коричневыми прожилками, стены. Странный все же вкус у военных; однако стоит порадоваться хотя бы тому, что я жива.

Все говорят, что мне повезло: удар не задел голову, не пришелся в область сердца, вообще не затронул жизненно важные органы, будто картечью полило — немного здесь, немного там, сломанная кость, порванная мышца. Ноги и спину вообще не задело, только небольшие царапины, и пах не пострадал, за что следует особо благодарить судьбу.

Итак, я стою у кровати и наслаждаюсь тем, что просто могу дышать. Весь этот воздух — мой.

Бросаю взгляд на скомканные простыни, но вовсе не собираюсь снова ложиться, потому что знаю: сон еще не ушел, он колеблется где-то совсем неподалеку, готовясь вновь схватить меня, а этого мне совсем не хочется. Я потягиваюсь, медленно и осторожно: каждое движение вызывает боль во всем теле. Делаю глубокий вдох и подхожу к окну. Раньше мне не приходилось лежать в этом корпусе — его пристроили к старому, тридцатых годов, госпиталю где-то в начале восьмидесятых. Все тут жалуются на расстояния — мол, надо целую милю прошагать, чтобы добраться из конца в конец. Хотела бы я пожаловаться на то же.

Несколько звездообразных точек света на стене пятиэтажного гаража, который, как и еще с полдюжины других служебных помещений, соединен с госпиталем длинным коридором. С места, где я стою, видно не больше десяти припаркованных машин. Свет настолько ярок, что даже деревья отчетливо видны, и мой инстинкт подсказывает: людям с дурными намерениями здесь спрятаться негде — слишком светло.

А вот во сне света не было — сплошная липкая тьма. Медленно иду в крохотную ванную, осторожно склоняюсь над раковиной, набираю в пригоршню воды и делаю большой глоток. Распрямляюсь — вода стекает по подбородку на грудь. Только что мне снилось, будто я тону, и вот теперь, поди ж ты, горло как наждачная бумага, словно я дышу раскаленным воздухом Африки. Бред какой-то.

Внезапно в глубине сознания мелькает мысль: тонул не я, но я был там.

Оглядываюсь по сторонам — наверняка кто-нибудь должен находиться поблизости: в течение двух недель, что прошли после того, как меня взрывом бомбы бросило в песок пустыни, всегда кто-то был рядом, мягко произнося успокаивающие слова и время от времени втыкая иголки, бесконечное количество иголок. У меня все руки болят от уколов, а ягодицы — те и вовсе потеряли чувствительность.

Я снова делаю глоток воды и медленно, избегая резких движений, поднимаю голову. В зеркале, висящем над раковиной, не мужчина, а серая, расплывшаяся масса, похожая на овсянку. Когда-то это был здоровый, жизнерадостный малый, но сейчас из него словно весь воздух выкачали и остался один лишь скелет.

Я подмигиваю своему отражению. Слава Богу, хоть зубы целы. Это везение — от взрыва, которым меня, как мешок с перьями, подбросило в воздух футов на пятнадцать и швырнуло в песок, зубы запросто могли вылететь.

В спортивном зале мой приятель Диллон Сэвич, тоже агент ФБР, наверняка покачает головой и спросит, как это мне удалось удрать из гроба. Я не знаю, что ответить. Мне остается только вознести небу молитву за то, что это вообще случилось.

Я выключаю свет в ванной, и отражение в зеркале меркнет. Тогда я возвращаюсь в палату с ее узкой кроватью, у изголовья которой мерцают огромные красные стрелки будильника — его принес сюда в подарочной обертке кто-то из друзей. Семь минут четвертого утра. Припоминаю, что, пока я медленно дрейфую от боли в сторону наркотического забвения, Шерлок, жена Сэвича и, разумеется, тоже агент ФБР, говорит мне, что с каждым шагом минутной стрелки по циферблату я приближаюсь к тому, чтобы выбраться отсюда и вернуться к работе, то есть на свое настоящее место.

Я возвращаюсь к постели и медленно ложусь на спину. Пытаюсь расслабиться, закрываю глаза и принимаюсь раскладывать свой сон по полочкам. Я снова в воде, но не тону — просто вода вливается в меня. Всего лишь вкус воды. Дальше — ничего.

Поднимаю левую руку и потираю ладонью грудь. Слава Богу, хоть сердце наконец успокоилось. Теперь главное — не делать из всего этого драмы, мыслить ясно и логично — этому нас учили в полицейской академии. Надо перестать паниковать и холодно все взвесить.

Так же ясно, как и светящийся циферблат на столике с лекарствами, вижу лицо Джилли, но мне это совершенно не нравится. Почему Джилли? В последний раз я видел ее в доме Кевина в Мэриленде. Это был конец февраля. Вела она себя немного странно, другого слова и не подберу, но вообще-то мне было все равно — куда больше меня интересовала предстоящая поездка в Тунис.