Роковая тайна сестер Бронте. Часть 3

«Эта женщина теперь страдает, – отчетливо вспомнила Шарлотта слова умиравшей Эмили, – страдает отчаянно, всем своим существом. Боюсь, что счастливое избавление ожидает ее не скоро. Ей суждено пройти все круги Ада на земле, прежде чем это наконец произойдет».

«В чем же сокрыта причина печали несчастной леди Хитернлин?» – отчаянно думала Шарлотта. И тут она заметила, с какой яростной неприязнью взглянула герцогиня на своего милейшего супруга – а именно им и был благородный подтянутый блондин, сидящий подле нее.

«Неужели все дело в герцоге Хитернлине? – продолжала дочь пастора свои невеселые размышления. – Неужели в нем и заключен источник ее страданий?»

– У вас весьма оригинальные черты, мисс Бронте, – неожиданно услышала Шарлотта внезапно вторгнувшийся в ее сознание голос молодого художника Джона Эверетта Миллеса. – Не окажете ли вы любезность дать согласие стать моей натурщицей?

– Благодарю вас, сэр, – ответила она словно сквозь зыбкую дрему, – но, по настоянию мистера Смита, я уже позирую другому художнику, мистеру Джорджу Ричмонду. Так что покорнейше прошу меня простить.

И Шарлотта снова погрузилась в глубокую пучину мрачных мыслей о злополучной участи леди Хитернлин. В этих безотрадных размышлениях пасторская дочь пребывала до самого конца обеда. Она отвлеклась от них лишь тогда, когда настала пора покинуть этот дом.

На прощание мистер Теккерей подошел к Шарлотте и, устремив на нее открытый, исполненный невыразимой нежности взор, с неожиданным пылом произнес:

– Примите мою сердечную признательность, дорогая мисс Бронте. Только благодаря вам я смог познать свою собственную сущность. Ваши произведения открыли мне такие потаенные глубины моей натуры, о каких я и сам дотоле не подозревал.

– Я рада, если я и в самом деле смогла хоть в чем-то быть вам полезной, мистер Теккерей, – просто ответила Шарлотта и, лукаво улыбнувшись, добавила: – Пожмем друг другу руки!

– С величайшим удовольствием! – живо откликнулся Теккерей, протягивая руку. Пасторская дочь сейчас же вложила в нее свою и с величайшей радостью ощутила, что обрела друга – настоящего, верного друга – на всю жизнь.

Все последующие дни своего пребывания в Лондоне Шарлотта Бронте постоянно вспоминала недавнюю встречу со светлейшей леди Хитернлин на обеде у мистера Теккерея и отчаянно размышляла о печальной доле герцогини. Уныние пасторской дочери не укрылось от бдительного ока Джорджа Смита, который, дабы развеять тоску своей гостьи, неожиданно предложил ей поехать в Шотландию вместе с ним и одной из его сестер. И Шарлотта, не смевшая даже мечтать о столь щедром даре Судьбы, ухватилась за эту возможность весьма охотно.

Они славно провели три дня в живописнейшем городе Эдинбурге – этой древней столице Шотландии, а также побывали в местечке под названием Эбботсфорд, где пасторская дочь с невыразимым наслаждением любовалась фамильным поместьем сэра Вальтера Скотта, чьи грандиознейшие творения приводили ее сердце в благоговейный трепет.

Суровая и величественная Шотландия оставила в памяти Шарлотты Бронте неизгладимый след. «<…>Лондон по сравнению с Дун-Эдином – все равно, что проза по сравнению с поэзией», – поведает она позднее в письме к мистеру Уильямсу, подразумевая под «Дун-Эдином» восхитивший ее Эдинбург.

Общество благородного и обаятельного мистера Смита доставляло впечатлительной дочери пастора огромную радость. Его миловидная чисто английская внешность, блистательное остроумие и чуткое сердце импонировали Шарлотте с неудержимой силой. Пасторская дочь, к величайшему своему удовольствию, замечала, что и сама она нравится мистеру Смиту, часто ловя на себе его исполненные потаенной нежности взоры.

И все же то новое, что отчаянно будоражило теперь страстные помыслы Шарлотты Бронте, явилось для нее не только предметом упоительного наслаждения, но и источником глубокого огорчения. Слишком обширная пропасть лежала между нею и мистером Смитом. Он был великолепным образцом молодого и деятельного жителя столицы; она же мнила себя – несмотря на пришедшую к ней известность – типичной, ничем не примечательной провинциалкой, которая, к тому же, была лет на семь-восемь старше своего преуспевающего на всех фронтах издателя.