Роковая женщина

— Никакого у меня не будет приступа. Я ей не верю. Это она, чтобы я перестала о нем говорить. Никак не может пережить, что он остался в Сиднее и женится на мисс Деринхем. Думала, что неотразима. — Она снова засмеялась.

— Прекрати, — строго сказал Редверс. — Не говори о вещах, о которых не имеешь представления.

Он высказал это таким решительным тоном, что все немного опешили. Из-под маски светского любезника словно проступил новый человек. Моник вцепилась в подлокотники и откинулась на спинку кресла. Разрядил обстановку Дик Каллум:

— Я слышал, в этом году рекордный урожай кокосов, и нам предстоит везти в Сидней хороший груз копры.

Это повернуло разговор в спокойное русло, злобная пикировка сменилась на более приличествующий застолью тон.

— К сожалению, хуже обстоят дела с сахаром, — грустно тряхнула головой мадам. — Однако мы забыли про свои обязанности, давно никого не принимали. Не желаете ли бренди, ликеру? Могу предложить хороший коньяк. Муж оставил мне отменный винный погреб. К счастью, его содержимое не портится с годами.

Вернулась Шантель и доктор. Шантель протянула Моник стакан — та сжала губы и отвернулась.

— Ну, пожалуйста, — тоном терпеливой сестры выговорила Шантель.

Моник взяла стакан и, уступая, словно капризный ребенок, выпила содержимое. Мать с беспокойством следила за ней. Я заметила, как на Моник смотрел Редверс: откровенная неприязнь, смешанная с раздражением и усталостью, читались на его лице. Это меня встревожило.

После этого разговор сделался беспорядочным, то и дело сбивался на частности. Сидевший рядом со мной Дик Каллум сказал, что мы должны увидеться (очевидно, подразумевая встречу наедине) до отплытия «Невозмутимой леди». Я ответила уклончиво, в том духе, что едва ли представится возможность.

— Попытайтесь все же найти возможность, — не отступал он. — Ну, пожалуйста.

Шантель обсуждала с Айвором Грегори лечение Моник.

— По-моему, настойка белладонны неплохая замена нитритамила, — сказала она.

— Да, она эффективна, только надо быть осторожным, когда даешь внутрь. Ни при каких обстоятельствах не давайте ей больше десяти капель. Во время приступов можно повторять дозу — скажем, каждые два-три часа. У вас достаточный запас лекарств?

— На два месяца хватит.

Они серьезно, не изменяя профессионального тона врача и сестры, беседовали о состоянии Моник.

Около полуночи Дик и доктор откланялись и вернулись на судно. Редверс остался.

Перо было велено сопроводить нас с Шантелью в наши спальни. Она двинулась впереди с керосиновой лампой в руках. Судя по всему, лампа считалась дешевле свечей. По пути они обе зашли в мою комнату. Перо зажгла свечу на туалетном столике. Я пожелала им спокойной ночи и закрыла дверь.

Сон никак не шел. Перед тем как лечь, я поднесла к кровати свечу и, раздевшись, задула. Светила луна, так что я не была в полной темноте. По мере того как я лежала без сна в постели, глаза постепенно освоились с темнотой, и я начала довольно ясно различать предметы в комнате. Сквозь щели в ставнях сочился блеклый свет. Их нужно было держать закрытыми, чтобы не проникали насекомые. Я вспомнила о Шантели, тоже, возможно, лежавшей без сна в комнате по соседству. Эта мысль утешила меня.

Услышав скрип половицы, я тотчас вспомнила Дом Королевы, где среди ночной тишины тоже без видимой причины трещали полы. Я перебрала в памяти всю цепь событий, приведших меня сюда, и заключила, что был момент в моей жизни, когда от моей воли зависел выбор. Я могла сказать: не еду. Могла остаться в Англии. И все сложилось бы по-другому. Всего остального из того, что случилось со мной — жизни в Доме Королевы, отношений с тетей Шарлоттой, — было не избежать. Уже после наступил момент решения, и я выбрала свой путь. Эта мысль возбуждала и тревожила меня. С полным правом я могла себе сказать: что бы ни случилось, ты сама выбирала.

Неожиданно тишину нарушили голоса. Моник и Ред говорили громкими раздраженными голосами. В доме бушевала ссора. Я встала с кровати, прислушалась. Подошла к двери, немного постояла, наконец открыла. Голоса сделались слышнее, хоть я и не разбирала слов. Высокий, страстный, обличающий голос Моник. Что было в низком, приглушенном тоне Реда? Попытка успокоить? Властность? Тотчас пришло на память выражение его лица накануне вечером. Угроза?

Я шагнула в коридор, открыла дверь в комнату Эдварда. В лунном свете мелькнуло его лицо: мальчик спал, разметав руки по покрывалу. Я притворила дверь и встала у входа в свою комнату.

Голоса не затихали. Вдруг я содрогнулась всем телом: что-то шевельнулось в конце коридора! Там кто-то стоял, наблюдая за мной.

Я уставилась в неясные очертания. Хотела окликнуть, но слова не шли из горла, сколько ни открывала рот. Фигура двинулась навстречу — крупная, тучная. Это была Щука.

— Что-нибудь хотели, мисс Брет?

— Н-нет. Я не могла уснуть, вышла глянуть, все ли в порядке с Эдвардом.

— С Эдвардом будет все в порядке, — сказала она, словно отметая как неуместное всякое сомнение в этом.

— Спокойной ночи, — попрощалась я.