Роковая женщина

Если судить по описаниям, она выглядела солидной матроной – ничего похожего на femme fatale в том смысле, который вкладывают в это понятие французы. Но, судя по всему, ее действительно можно назвать роковой – правда, не для разбитых мужских сердец, а для уничтоженных ею младенцев.

– Никогда прежде не слышала слово «аборт», – призналась я Ирен.

– Разве ни одна женщина в приходе твоего отца в Шропшире не теряла будущее дитя преждевременно?

– Да, роды – опасная вещь. Могут погибнуть и младенцы, и матери – как умерла моя. В Шропшире такое случалось, а иногда дети умирали, прожив три-четыре года.

– Ты описываешь естественные явления. Однако мадам Рестелл владела искусственными средствами, которые приводили к тем же результатам. Она прерывала беременность с помощью определенных трав, лекарств или даже болезненных операций.

– Почему так происходит, Ирен, что каждый раз, когда я помогаю тебе раскрыть какое-то преступление, мне приходится узнавать такие вещи, к которым я не готова?

– Потому что в реальном мире не так уж много вещей, к которым можно быть готовым, – ответила она, нахмурившись. – Судя по статьям в этих газетах, закон редко вмешивался в вопросы деторождения, если не наступил определенный момент: когда женщина начинает чувствовать движение плода. Считается, что с этой минуты неродившийся ребенок способен жить и уже может называться человеком.

– Но ведь он становится человеком, только когда его производят на свет и он начинает дышать, – возразила я.

– Да. А быть может, и нет. Никто не знает, как именно Господь решает подобные вещи. Правда, многие считают, что могут указать точное время. А затем в дело вступают закон и самоуверенные «крестоносцы» вроде Энтони Комстока. Они уверены, что знают лучше всех, что и когда решает Бог. Из этих статей ясно, что Комсток втравил мадам Рестелл еще в один процесс, который грозил ей тюремным заключением. Она была преклонного возраста и, наверное, устала от борьбы. И в итоге решила срежиссировать свой уход со сцены: перерезала себе горло в ванне кухонным ножом, только бы снова не попасть в тюрьму.

– Как ужасно! Кухонный нож! Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь совершил самоубийство таким варварским способом, особенно женщина.

– Как писали газеты, которые мне попадались в то время (возможно, я неточно помню детали), она внезапно поняла, что ее скорее всего осудят. Ей было тогда шестьдесят семь лет, и она просто не могла снова отправиться в тюрьму. Мадам Рестелл показала в суде под присягой, что уже двенадцать лет не занимается абортами, но это ничего не дало. Ей мало кто поверил. Я согласна с тобой, Нелл, что способ, которым совершено самоубийство, ужасен. Некоторые даже считали, будто в ванне было обнаружено тело пациентки, а мадам Рестелл сбежала в Канаду или Европу. Говорили также, что ее убили богатые клиенты, боясь, что их имя скомпрометируют в суде. Некоторые газеты даже поместили некрологи, в которых нашлись добрые слова в адрес мадам Рестелл, но большинство радовалось ее смерти.

Все это произвело на меня весьма тягостное впечатление.

– Говорили, что в Шропшире, в глухих местах, жили знахарки. Они могли помочь крестьянской девушке, брошенной возлюбленным, вернуть его или справиться с другими таинственными проблемами. Они… делали подпольные аборты?

– Вероятно – если не были обманщицами. И проблемы, и методы стары как мир. Некоторые повитухи работают честно. Другие только вымогают деньги у тех, кто к ним обращается. Если ты просмотришь эти газетные столбцы, Нелл, то увидишь сообщения об арестах многих мужчин в связи с делами о незаконнорожденных.

– Но это же несправедливо! Годфри не виноват, что его родила мать, которая была не замужем – по крайней мере, за его отцом.

Ирен улыбнулась:

– Полиция арестует не самих незаконнорожденных, а тех мужчин, от которых забеременели незамужние женщины. Хотя ты права. Детей незамужних дам общество осуждает не меньше, чем их матерей.

– Значит, мадам Рестелл…

– Была героиней для многих несчастных, отчаявшихся женщин. Когда я еще жила здесь, ходили слухи, что она, хоть и дерет втридорога с дочерей или жен из богатых семей, которых спасает от бесчестья, с бедных женщин берет гораздо меньше.

– Итак, она была порочной или о ней просто неверно судили?

– Это всегда большой вопрос, Нелл.

– А что думаешь ты?

– Сама не знаю. Незамужней матери негде укрыться, она не может защитить себя и своего ребенка от позора и осуждения. Она считается воплощением греха, а ее ребенок – парией. Что же можно сделать, чтобы избежать такой участи?

Я не находила ответа. Когда мой отец проповедовал в церкви, он никогда не касался таких скандальных тем. Что касается его личного мнения о подобных вопросах (о существовании которых я прежде даже не задумывалась), то у меня такое в голове не укладывалось.

Я только знала наверняка, что ни Ирен, ни Годфри не заслуживают, чтобы их осуждали за действия родителей. Меня возмущало, что расплачиваться за все должны невинные младенцы.