Роковая женщина

Никогда не забуду ту сопрано, которая подсыпала Ирен толченое стекло в баночку с румянами. Это было в «Ла Скала», где у подруги состоялся дебют в большой опере: она исполняла партию Золушки. Вместо того чтобы щеголять на сцене в драгоценностях, подаренных щедрым любовником (как делает большинство оперных див), Ирен уговорила своего бывшего американского клиента, мистера Тиффани, сыграть роль ее феи-крестной. Он одолжил ей потрясающую бриллиантовую перевязь, которую она приколола к корсажу. Не он ли тот маэстро, ключевая фигура ее прошлого и недавних убийств? О, вряд ли! Просто нелепые фантазии старой девы с буйным воображением.

У Ирен имелся еще один вопрос для нашей маленькой хозяйки.

– Возвращаясь к моим ранним годам… Была ли у меня фея-крестная не из театральной среды?

– Какая-нибудь миллионерша? Вот было бы славно! Но боюсь, что нет. К нам захаживали благотворительницы, и я помню одну из них. Она была в черном, что наводило меня на мысли о монахине. Эта женщина приходила, чтобы позаботиться о детях. Она питала к ним большую слабость. Хватала тебя и начинала укачивать, как младенца, хотя тебе было уже три года. Кажется, она тебе нравилась. Ты всегда дергала ее за ленты шляпки. У нее было красивое лицо, как у Мадонны. Глаза синие, как кобальт…

Ирен переглянулась со мной: снова та женщина в черном!

– А ты помнишь имя?

– Боже мой, нет! За кулисами не существует церемоний, и у всех сценические имена и прозвища. К тому же она была не из нашей среды, не из артистов. – Феба нахмурилась, сделавшись похожа на капризного ребенка. – Но я припоминаю… Ей нравилось брать тебя за руки и танцевать. Она вставала на носочки, как профессиональная балерина. А ножки у нее были изящные, маленькие, как у девочки.

Ирен слушала как завороженная.

Феба в задумчивости поднесла палец к губам. Она покачивала своей большой головой из стороны в сторону.

– Я мало думаю о прошлом. Не люблю вспоминать о тех днях. Надо сказать, я видела слишком много такого, чего не должен видеть ребенок моего возраста. – Она взглянула на Ирен. – Наша жизнь была веселой и трудной, интересной и печальной. Так же, как у женщин, оберегавших нас. Порой они не слишком хорошо оберегали самих себя. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Моя подруга кивнула с серьезным видом.

А вот я ничего не поняла! И мне не хотелось спрашивать. Не очень-то приятно выглядеть дурочкой! Или, что еще хуже, показаться наивной. Они начали говорить полунамеками, истинное значение которых приходилось расшифровывать. Я терпеть не могла, когда при мне изъяснялись завуалированными фразами. Правда, мне было ясно: затронуты темы настолько шокирующие, что о них можно говорить только иносказательно.

– Меня саму бросили в младенчестве, – горько бросила карлица.

У меня перехватило дыхание от этих слов. Феба мне улыбнулась:

– Простите, мисс Хаксли. Я вижу, что, несмотря на суровый вид, у вас доброе сердце. Когда я родилась, одного взгляда было довольно, чтобы понять, что я калека.

– Вы не калека! – горячо возразила я. – Вы даже обходитесь без палочки при ходьбе.

– Никто не ожидал, что я выживу, – продолжила она спокойно. – Я не знала своих родителей – точнее, мать. Сомневаюсь, что у меня был отец, который захотел бы сочетаться священными узами брака. Возможно, моя мама тоже карлица.

– Что за мужчина мог так поступить с женщиной, обладающей физическим недостатком? – Моему возмущению не было предела.

Феба засмеялась, и это был невеселый смех.

– Самый обычный. Видимо, он полагал, что осчастливил ту, на кого ни один другой не обратит внимания. Я сама сталкивалась с подобным.

После этого я умолкла. Я видела в Париже, Праге и Трансильвании много такого, что подрывало веру, но у Нью-Йорка тоже нашлись свои сюрпризы.

Феба пристально посмотрела мне в глаза:

– Вы добрая душа, мисс Хаксли. Будь вы моей гувернанткой (а у меня ее никогда не было), все сложилось бы иначе. Но, увы, остается только сожалеть.

Карлица снова перевела взгляд на Ирен. Она смотрела на мою подругу, как на равную. Я не входила в их круг и не была посвящена в секреты, что меня раздражало. Меня считали наивной и не включали в разговор, и я всегда узнавала обо всем последней.

– Мы были обузой, – сказала она Ирен.

Две женщины, такие разные внешне, принялись шептаться, склонившись друг к другу, как цветы на клумбе. Феба понизила голос, и я разобрала только половину слов.

– Обузой, – шептала Феба с циничной интонацией. – Выход… все знали и никто не принимал… исчезла… одна женщина… снадобья… врач… продавец младенцев… спасительница… подпольный аборт.

Я никогда не слышала слово «аборт». Нужно будет спросить у Ирен, когда мы выйдем отсюда.

Выражение лица подруги было мрачным и напряженным. Раньше я ее видела такой лишь на сцене, когда она изображала убийцу. Но сейчас она не играла, и я ее просто не узнавала.

Глава двадцать девятая Женщина в черном