— Ты ляжешь в постель, — твердо заявила она. —
— Ничего подобного.
—
— Ну, ладно, — согласился он. — Только ради мира и спокойствия. — Он сделал вид, что просто подчиняется ее капризу, но она поняла, что на самом деле он испытывает облегчение. Он
— Может, тебе лучше раздеться? — спросила она, следуя за ним.
— Не обязательно. Я просто полежу несколько минут, переведу дыхание. Нам нужно пойти пообедать. Ты, должно быть, умираешь с голоду.
— Не умираю. Я даже не хочу есть. А ты останешься в постели. Раздевайся, или я сама буду раздевать тебя.
— Не будь смешна. Я не ребенок. Могу раздеться сам.
— Так сделай это. — Она никогда не говорила с ним так раньше, и, к ее удивлению, он ничуть не рассердился.
Он с усилием сел и стянул ботинок, не потрудившись даже расшнуровать его. Казалось, это заняло у него целую вечность. Она села рядом на постели и расшнуровала другой ботинок, не услышав в ответ никаких протестов, затем сняла с него пиджак. Его дыхание все еще было хриплым, и порой он даже сдерживал его, словно пытаясь предотвратить новый приступ кашля. Теперь он прекратил всякое сопротивление, но и не слишком помогал.
Она редко раздевала мужчин — обычно мужчины хотели раздевать ее, — и премудрости мужской одежды были ей незнакомы. Одно дело — помочь мужчине стянуть джинсы и свитер, и совсем другое — сражаться с туго завязанным галстуком, запонками, жилетом и подтяжками. Ее удивило количество пуговиц. Она-то всегда считала, что мужская одежда устроена разумнее женской, но борьба с застежками на рубашке Артура и жилете заставила ее изменить мнение на сей счет. Он со стоном поднял руки, чтобы она могла стянуть с него рубашку и майку, затем улегся, пока она стаскивала брюки. Она отвернула одеяло, помогла ему подвинуться, потом укрыла его.
— Сколько суеты из-за несчастной простуды, — сказал он, но явно неискренне. Он был вполне счастлив очутиться наконец в постели, смирившись тем самым с неизбежным.
— Это не просто простуда. Это может быть и грипп.
— К черту грипп. Стоит только как следует выспаться, и я буду свеж как огурчик. — Он попытался бодро улыбнуться ей, но ничего не получилось. На его лице промелькнул слабый намек на улыбку, но он, казалось, был слишком слаб, чтоб придать ей хоть какую-то убедительность.
— Нужно измерить тебе температуру.
— У меня никогда не бывает температуры. Все это чепуха. Прекрати разыгрывать сестру милосердия, лучше просто побудь со мной.
— Я сделаю лучше, — сказала она, и, легко выскользнув из платья и одним быстрым движением стянув колготки, оказалась рядом с ним в постели. Все-таки есть преимущества в том, чтобы быть женщиной!
Она почти ожидала, что он будет гореть в лихорадке, но, однако, он был таким холодным, что она инстинктивно обняла его, чтобы согреть. Ему, казалось, было это приятно, и через несколько минут ей показалось, что он задремал. Едва она решила, что он спит, на него снова накатил приступ кашля, на сей раз менее сильный. Она помогла ему сесть и подсунула под спину подушки, пока он пил воду.
— Я чувствую себя как чертов инвалид, — пожаловался он.
— Ну, ты не инвалид, но пользуйся его привилегиями, пока можешь.
Он усмехнулся.
— Хотел бы я думать так же. — Он повернулся к ней. — Ты считаешь, я преувеличиваю все, связанное с Робертом?
Именно так она и считала — и еще хотела, чтоб он побольше думал о ней и поменьше о Роберте. Но она покачала головой.
— Нет-нет, уверяю тебя… но это нелегко понять. Родители всегда преувеличивают в ту или иную сторону. Их дети вечно либо дьяволы, либо ангелы. Из твоего рассказа следует, что твой отец считал тебя ангелом, а когда же он обнаружил, что ты совершенно нормальная юная девушка, то был разгневан и разочарован.
— Ну, это не совсем верно. — Не настал ли момент рассказать ему правду, — спросила она себя, но не была еще вполне уверена. Может быть, сейчас, пока он плохо себя чувствует и она лежит с ним в одной кровати, и представляется подходящий случай, чтобы раз и навсегда покончить с недоговоренностью… Но прежде, чем она смогла собраться с мыслями, Баннермэн вернулся к теме, которая, казалось, интересовала его больше.