Роковая женщина

— Я знаю всех Баннермэнов. Или хотя бы большинство. Они — странная публика. Конечно, с такими деньгами какими еще они могут быть? Внешне — холодные пуритане, но внутри все так и кипит! Возьмем, к примеру, Эллиота Баннермэна, кузена Артура — столп церкви, член совета по иностранным связям, входил в правление всех возможных филантропических обществ — и покончил с собой в пятидесятый день рождения! Он пятнадцать лет содержал любовницу — славную девушку, мою клиентку. Посещал ее трижды в неделю и всегда приносил небольшой кожаный футляр, как для флейты, с плетками! Он их специально заказывал в Лондоне, из маленьких таких золотых суставчиков, чтоб они складывались — вроде складного биллиардного кия. Любил переодеваться в женское платье, а потом девушка его порола. Он платил ей две тысячи долларов в месяц и в завещании обговорил, чтоб она получала их до конца жизни. Нельзя сказать, чтоб он не был щедр или верен, бедняга. Она была из Вудвортов, но из обедневших…

Стоило Сестрице Чантри коснуться светских сплетен, она обычно была неостановима, но, поскольку она также была снобкой, то внезапно решила, что слишком далеко зашла, рассказывая о тех, кто неизмеримо выше Алексы.

— Конечно, даже всем лучшим семьям есть что скрывать. — Она повернулась к двери. — Их нельзя судить по стандартам ординарных людей, — бросила она со взглядом, ясно выражавшим, что она считает Алексу настолько ординарной, насколько возможно.

Алекса проглотила обиду, — не было смысла ссориться с миссис Чантри, которая как разносчица сплетен была знаменита от Палм Бич до Ньюпорта.

— Между прочим, — сказала она, — на следующей неделе я приглашена на попечительский бал в Метрополитен-музее. И не знаю точно, что надеть.

Миссис Чактри резко остановилась и уставилась на нее.

— Вы? — Она окинула Алексу пристальным, переоценивающим взглядом, как одна из старших сестер Золушки, увидевшая, как та надевает хрустальный башмачок — ясно было, что миссис Чантри не доставляет удовольствия изменять мнение о том, к какой категории отнести Алексу. — Ну-ну, — сказала она. — Саймон поднялся на ступеньку выше!

Алекса решила не пытаться исправить ошибку, и тем более не говорить, что она идет с Артуром Баннермэном. Не похоже, чтоб ему понравилось стать героем новостей, извергаемых миссис Чантри.

— Конечно, — продолжала Сестрица, — не важно, во что вы одеты, если у вас есть молодость и красота. А у вас они есть, дорогая. — Она подмигнула Алексе, и значение этого, увы, не подлежало сомнению — то, что миссис Чантри — лесбиянка, знали все, за исключением мистера Чантри, который прожил с нею больше тридцати лет, ничего не заподозрив. — Длинное вечернее платье насыщенного цвета с обнаженными плечами — таково мое мнение, если хотите знать. Не надевайте белого. Оно только для девственниц и дебютанток. — Она изучила Алексу с головы до пят, словно видела ее впервые. — Думаю, дорогая, вы будете иметь успех. — Она издала горловой смешок. — Свежая кровь. Нет ничего лучше, чтобы оживить этих старых патрициев. — Сестрица распахнула дверь. — Держитесь подальше от Бакстера Троубриджа, если он там будет. Он — любитель щипать задницы.

И отчалила со взрывом непристойного хохота.

Алексе никогда не представлялось случая испытать шок при выходе на сцену, но, когда она вошла в зал под руку с Артуром Баннермэном, то поняла наконец смысл этого выражения. Здесь было, вероятно, человек двести в огромном помещении со стеклянным куполом, где мог бы поместиться египетский храм Дендур, и все смотрели на нее.

Это не было игрой воображения — то, что Артур Баннермэн появился не один, заставило все головы повернуться к ней.

И, просто глянув на лица собратьев Баннермэна — попечителей и гостей, Алекса могла сказать, как сильно они не любят и боятся его — но почему? Она была уверена — эти люди не голосовали за него, вероятно, они никогда не прощали ему, что он вообще выставил свою кандидатуру.

Это ничуть не смущало Баннермэна — он выказал сноровку политика при обходе зала — даже зала такого размера — пожимая руки, хлопая по плечам, восклицая: «Привет, парень!», словно все еще вел президентскую кампанию. Странно было идти рядом с ним, когда он совершал свой путь через зал — она замечала выражение неприязни, а порой открытой враждебности, на этих породистых лицах. При приближении Артура Баннермэна люди улыбались, но стоило ему пройти, как улыбки зачастую сменяли гримасы ярости, зависти, иногда даже холодной, упорной ненависти. Что он такого сделал, гадала Апекса, чтобы вызвать у своих собратьев-богачей столь явную нелюбовь? Он, казалось, совершенно не замечал их чувств — если не считать эту демонстрацию устрашающей жизнерадостности расчетливым ответом на них.

Баннермэн производил впечатление человека, побившегося об заклад, будто пожмет руки всем присутствующим в течение десяти минут. Когда он решал остановиться, то представлял Алексу просто как «мисс Уолден», без дальнейших объяснений.