Роковое число (СИ)

— Обязательно расскажу, — вновь помолчала, жадно затягиваясь дымом. — Нельзя мне скрыть такое, нельзя… Моей маме куда тяжелее было исповедоваться в том, последнем письме. И, с учетом всех обстоятельств, особенностей ее профессии, возможности умолчать о содеянном было куда больше. Но она же не пошла на это. И я ей очень благодарна за честность. Могу ли я, зная, как поступила в подобной ситуации моя мама, позволить себе солгать, дабы выглядеть в глазах дочери лучше, чем я есть… — Соня еще помолчала и спросила негромко. — А ты?

— Ох, не знаю, — пробормотала Катя, отводя взгляд. — Решусь ли…

Настал Катин черед жадно тянуть сигарету, выигрывая время.

— Впрочем, раз ты все расскажешь Вере… Тогда уж лучше мне самой во всем признаться…

Она горько усмехнулась, загасила окурок о камень.

— Ладно, давай решать, кого из нас первой…

— Могу я.

Катя помолчала немного, покачала головой.

— Нет, — сказала она тихо. — Увидев, как порют тебя, могу и оробеть. Пусть уж я буду первой. Ты как, не…

— Не, — усмехнулась Соня. — Пусть так и будет.

— А давай-ка, — вдруг озорно сверкнув глазами сказала Катя. — Сами разденемся. Чтобы уж все было так, как придумала та женщина. Давай?

— Давай, — улыбнулась Соня. — Как-никак, а мужчины все-таки любят глазами…

Они улыбнулись, еще помолчали.

— И вот что еще, — тихо сказала Соня. — Я хочу… Ну, в общем, мне хочется запечатлеть наше наказание… Ну, чтобы когда одну из нас будут наказывать, другая фотографировала. Впрочем, если ты не хочешь, я не настаиваю. Сфотографируй меня, а я тебя не буду…

— Да ладно, — тихо проговорила Катя. — Давай уж до конца на равных. И потом. В общем, я давно поняла: твои решения всегда правильны.

Соня еще ниже опустила голову, чтобы скрыть от подруги довольную, торжествующую даже улыбку: если честно, ей хотелось сфотографировать именно наказание Кати. Она не могла объяснить даже себе, почему вдруг обуяло ее такое желание. Но вот обуяло. И столь сильно, что совладать с ним она не смогла. А хотела… А действительно, хотела ли?.. Соня достала из пачки еще одну сигарету и нервно закурила…

…Спустившись к ручью, Олег сел на камень и закурил. Вообще-то в походах Олег курил мало, только в ситуациях сложных, требующих раздумья, нахождения единственно верного решения. Сейчас же он курил от полной растерянности.

— Как ты в поезде хотел сказать им? — пробормотал он. — «Это вам не пикник в подмосковном лесочке». Неплохо бы и тебе самому понять: этот поход не пикник в лесочке под Москвой. Ну что же ты наделал, а? Что?! А вдруг это был твой последний, а может и вообще единственный шанс в жизни. Как же все глупо, до слез глупо и нелепо. Простить, обратить все в шутку они тебе не позволят. Будешь настаивать — сделаешь еще хуже. А выпорешь их — как в глаза-то им потом смотреть? Экий ты дурак, сам все испортил…

Олег вдруг почувствовал чей-то взгляд, поднял голову и увидел Оксану. Вот она, сидит на большом камне и грустно смотрит на горы. Он лихорадочно замотал головой, но видение не исчезло. Более того, Оксана встала, строго и укоризненно посмотрела на Олега и проговорила негромко:

— Помнишь, как ты обидел, оскорбил меня? Смотри, не оскорби и их…

Сказала — и исчезла. Олег ошарашено смотрел на камень.

— Не оскорби…, - пробормотал он зло. — Слова-то уже сказаны, роковые слова…

Он жадно затянулся раз, другой и вдруг вскочил. Пришедшая в голову мысль ошеломила, поразила его.

— Но ведь она знает, что слова уже сказаны. Не может не знать. Да и саму Оксану обидело не намерение наказать, а… Что же обидело ее? Да, ее обиду я почувствовал позже. Когда? Да когда нас мирили, успокоив. А раз так… Получается, обидело ее не намерение наказать, а прощение…

— О, ч-черт.

Сигарета обожгла пальцы. Олег отбросил окурок и закурил еще одну.

— Эх, дурак я дурак, — проговорил он горестно. — Девять лет назад все испортил, ляпнув: выпорю. И сегодня такую же плюху отмочил. Только сегодня нет ни Лидки, ни Тараса, втроем мы сегодня… Погоди, а может и лучше, что мы втроем, что никто не встрянет. Слушай, а как бы ты сам бы чувствовал себя на месте Оксаны? Да, как? Пожалуй… Пожалуй, оскорбился бы… Слава богу, хоть не успел заикнуться о раздевании. И не заикнусь.

Олег загасил сигарету, вздохнул, поняв вдруг, что ему все же очень хочется увидеть обеих женщин нагими. Осерчав на себя на это желание, потянулся было к пачке. Но раздумал, встал. Подойдя к зарослям ольхи, быстро срезал несколько прутьев, очистил их от листьев и, понурив голову, зашагал вверх по склону. И хотя он убедил-таки себя, что отступать уже нельзя, надо довести начатое до конца, на душе было муторно…

…Обе женщины спокойно сидели у костра. Заслышав шаги, они повернулись к нему и радостно улыбнулись. Олег совсем смутился и, осердясь на себя, сказал нарочито весело:

— Ну, и кого наказывать первой?

— Меня, — тихо сказала Катя, краснея. — Меня, Олег.

Олег вытащил из палатки спальник, сложил его так, чтобы было мягче, выбрав место, где толстым слоем рос мох.

— Что ж, Катюша, ложись.