Роковое наследство

– Одним словом, известию о смерти господина Винсента Карпантье Черные Мантии поверили ничуть не больше, чем известию о смерти полковника. Хотя, казалось, естественно было бы предложить, что главарь попросту прикончил ставшего ненужным архитектора, чтобы заставить его навеки умолкнуть. В общем, «Охотники за Сокровищами» по-прежнему надеются, что Карпантье жив, и в то же время опасаются, как бы он не унес сокровища из известного ему тайника или же не продал его секрета какому-нибудь ловкому богачу. Потому-то Мантии и подбираются потихоньку к нашей юной вышивальщице, что хотят выведать у нее, где скрывается Винсент – если он жив, конечно; если же он умер, то им желательно узнать, не открыл ли архитектор ей перед смертью своего секрета?

А вот господина Мора интересует совсем другое. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Тут я мало чего могу понять. Будь на моем месте человек умный – вроде тебя, например, – он наверняка бы во всем этом разобрался.

– Стыдно признаться, – пробормотала госпожа Канада, наполняя стакан, – но меня одолевает престранное желание: мне хочется вмешаться и распутать это дело.

– Странного тут ничего нет, – сказал Эшалот. – Однако берегись! Не забывай, чем это чревато!

– Рассказывай дальше. Ты остановился на этом Мора.

– Так вот, – продолжал Эшалот, – никогда не поймешь, что у него на уме. То кажется, что он сражается с Черными Мантиями так же беззаветно, как бедняга Реми д'Аркс, то вдруг станет тебе грустно и ты задумаешься: а откуда он, собственно, столько знает и о сокровищах, и обо всем прочем? Не человек, а настоящая бездна тайн. Однажды мне даже пришло в голову – а не стоял ли он сам когда-нибудь во главе сообщества Черных Мантий? Хотя этого, ясное дело, быть не может, поскольку «Охотники за Сокровищами» тогда бы уничтожили его при первой же возможности. Единственное, чего господин Мора не скрывает, так это своих чувств к юной Ирен. В их подлинности трудно усомниться. Он пишет ей нежнейшие письма, просто целые поэмы, и тенором – ты бы сказала, что с таким тенором ему в кафешантане хорошо петь, – выводит всякие итальянские арии, вроде: «Моя любовь, кумир и божество, души моей несчастной помраченье...» И голос у него, знаешь, такой приятный, сладкий, как сахарный сироп.

– Что ж он тогда на ней не женится? – спросила госпожа Канада.

– Да видишь ли... Он же не только шевалье, он еще вдобавок то ли граф, то ли маркиз, то ли кто повыше...

– А лет ему сколько?

– Поди узнай! То у него лицо белое, гладкое, хоть в театр его бери на амплуа первого любовника, а то оно все в морщинах. День на день не приходится. Порой ему не дашь и двадцати пяти, а порой встретишь его утром, когда он еще за туалет не садился, и видишь, что ему уже за сорок. А вот месяц тому назад он болел и выглядел на всё семьдесят. В театре Амбигю я много таких пьес пересмотрел – попадаются, знаешь ли, такие проходимцы, которым удается неведомо как помолодеть и они соблазняют женщин, но в конце концов им воздается по заслугам за все их подлости. Негодяи, корчась, падают на авансцене, и зрители видят, что в куче яркого трепья барахтается тощенький жалкий старичок.

– А девушка его любит? – спросила укротительница.

– Любит ли его юная Ирен? – воскликнул Эшалот. – Ну, еще бы! Он словно приворожил ее. Она ведь такая простушка. Сама видишь: кротка – воды не замутит. Словом, ангел, а не девушка. Сидит день и ночь, склонившись над пяльцами, вышивает. Потом-то я сообразил, почему господин Мора велел мне вежливо с ней раскланиваться. Мой патрон все время пускает в ход такие изощренные уловки, что ему почти всегда удается достичь своей цели. Ему нужно было, чтобы девица понемногу привыкла ко мне и перестала считать чужим. Еще бы! Ведь я при каждой встрече говорю ей с улыбкой: «Добрый день» или «Добрый вечер!» Красавица Ирен и господин Ренье помолвлены с детства, ну а господин Мора решил помешать их свадьбе и поставил целый спектакль, в котором отвел мне небольшую, но довольно значительную роль. Вот так-то! Эшалот помолчал, а потом прибавил, опустив глаза:

– Вся беда в том, что я сыграл ее с блеском. И если теперь юноша и девушка не вместе, то я в этом тоже виноват.

V ПОДЗОРНАЯ ТРУБА

– Конечно, меня это нисколько не оправдывает, – продолжал Эшалот, – но господин Ренье тогда и впрямь вел себя довольно-таки подозрительно. Живопись он забросил, и, честное слово, я не раз подумывал: а не засасывает ли молодого художника тот же водоворот, что и всех прочих? Изредка он навещал Ирен. Не знаю, что уж он ей там нашептывал, беседовали они всегда очень тихо, но только после их разговоров глаза у нее всегда были полны слез.

Однажды шевалье Мора сказал мне: «Бедное дитя осталось сиротой, и за нее некому заступиться. А этот презренный доведет ее до сумасшествия». Я спросил, кого он называет «презренным». Мне и в голову не пришло, что речь идет о господине Ренье.

И знаешь, каков был ответ моего патрона? Он сказал: