Роковое наследство

– Человек, обратившийся ко мне, говорил по-французски с ярко выраженным итальянским акцентом; между тем слово «маршеф» – «лейтенант» на армейском жаргоне – употребляют обычно лишь настоящие французы. Понятно, в ту минуту эти мысли не приходили мне в голову.

Я пролепетал:

– Сжальтесь, приютите меня.

Меня, видно, не услышали, и голос, старческий, как мне казалось, распорядился:

– Поднимайся скорее. День настал. Хозяева веселятся.

Я двинулся на голос и, пройдя несколько шагов, наткнулся на лестницу. Наверху старуха напевала по-французски, И оттого я полагал, что могу рассчитывать на хороший прием.

«Интересно, – думал я, – кто это веселится в такую ночь».

Я даже не надеялся, что смогу подняться по лестнице, до того я устал и окоченел. Тело мое ныло и болело, разодранная острыми камнями кожа кровоточила.

Однако за поворотом лестницы озарявший побеленные стены яркий свет придал мне сил. Я дотащился до верхней ступеньки, шагнул вперед и рухнул посреди большой комнаты, где стояла кровать под балдахином с зелеными шерстяными занавесками.

Старуха стелила постель.

Когда эта особа обернулась на шум, я увидел лицо, такое страшное и сморщенное, что у меня болезненно сжалось сердце.

Веки ее были красны, но глаза оставались ясными.

На голове клочьями топорщились седые лохмы.

Старуха в изумлении глядела на меня.

– Так ведь это не Лейтенант! – пробормотала она. Дверь не запер, пьяница проклятый! Ох, не люблю, когда на моих глазах с людьми приключается беда.

Женщина запустила руку в огромный карман, извлекла оттуда оплетенную бутылку, приникла к горлышку губами и снова пробурчала:

– Пьяница! Чертов пьяница! Голова моя бессильно упала. Старуха прищелкнула языком и проговорила:

– Красавчик-то какой, разрази меня гром! Потом она спохватилась:

– В такую бурю чего доброго и вправду разразит! И женщина набожно перекрестилась.

– Воды, – прошептал я. – Ради Бога, глоток воды! Старуха подошла ко мне и протянула бутылку с добродушной улыбкой, обнажившей беззубые десны.

– Воды! – повторил я.

Она рассмеялась и всунула горлышко бутылки мне в рот.

Жажда заставила меня преодолеть отвращение. Я судорожно глотнул.

– Вы из Сартена? – спросила старуха на корсиканском наречии.

– Я из Парижа, – ответил я. – Я продрог. Я голоден. В тусклых глазах женщины вспыхнули огоньки. Она повторила:

– Из Парижа! Тут ее почему-то охватило веселье, и она задрала плохо гнущуюся ногу, подражая нашим разгульным карнавальным танцам.

– Эй, вы, там! – выкрикивала женщина. – Твое здоровье, Полит! И мое! Куртий я замочила! Меня знали в «Галиоте», цыпленочек! И в «Срезанном колосе» тоже! Я – Бамбуш, старшая сестра королевы Лампион! Я – мать Пиклюса! Эх, выпьем! Я угощаю!

Она запрокинула голову, влила себе в глотку изрядную порцию зелья, после чего приняла серьезный вид и заявила:

– Лейтенант, он пьяница... зверь лютый. Вам бы лучше уйти отсюда, молодой человек. Есть здесь нечего. В доме никто не живет.

Но опровергая ее слова, из-за двери, не той, что вела на лестницу, а другой, скрытой от меня пологом кровати, донесся шум, явно не имевший никакого отношения к реву бури.

Такой шум слышат обычно жильцы верхних этажей, когда в полуподвальном кабачке пирует целый полк солдат.

Старуха пожала плечами и проворчала:

– Они будут гулять до утра. Мальчик успеет согреться и перекусить на дорогу.

Она даже не спросила меня, как я очутился в этом Богом забытом уголке страны – при том, что ехал из Парижа.

Водка подействовала на меня благотворно. Пока старуха вытаскивала из буфета хлеб и мясо, я оглядел комнату, обставленную в строгом вкусе былых времен.

Я уже говорил, что наружная стена могла принадлежать монастырю или замку. Эта комната – тоже. Мебель В ней пришлась бы по душе нынешним любителям древностей. Резьба по дереву радовала глаз, хотя и не отличалась особой изысканностью.

Печатью глубокой старины здесь не были отмечены лишь два предмета – два портрета, которые висели на стенax друг против друга.

Они очень заинтересовали меня как художника.

На одном был изображен глубокий старик, на другом – безбородый юнец, черноволосый и бледный.

Нет нужды описывать эти лица подробней, вы только что видели их сами: на картине Разбойника они воспроизведены с исключительной точностью.

Сам я обнаружил полотно таинственного живописца три года спустя в галерее графа Биффи и, разумеется, сразу же узнал и юношу, и старца.

XV ДВА ПОРТРЕТА

Тут Венера прервала Ренье. Она изменила позу и села. – Чрезвычайно любопытная история, – произнесла женщина. – Я прошу у вас минуту отдыха, у меня одеревенело все тело. Вы, наверное, многим рассказывали ее?

– Эту историю? О, нет! – рассмеялся юноша. – Я, помнится, говорил о портретах товарищам по мастерской в Риме. А в Париже – никому, кроме моего приемного отца, Винсента Карпантье.

– И как же он отнесся к вашему приключению? – поинтересовалась гостья.

– Да никак! – пожал плечами Ренье. – Заметил, кажется, как и вы: «Чрезвычайно любопытная история». А картина ему понравилась.

Помолчав немного, Венера снова приняла нужную позу и промолвила:

– Благодарю вас, вы можете продолжать.