Роковое окружение Эммауса

За колонной нашего угла балкона, у двери посудомойного помещения кухни сцепились два черных подростка. Один наступал: - Мен, ты библию читал? Ах, не читал! Тогда заткнись, ты желтый чикен-цыплак...

- Ага, теперь, говоришь, читал. Ну и что ты читал? И про то, как черный дым землю закроет? И про...? Не верю, что ты читал ПРО ЭТО??? ... Значит, ПЛОХО читал. Все равно ты - стинкер вонючий...

Вдруг, Эмма схватила меня за плечо, указывая недалеко вниз - туда, где в группе солдат Федеральной Армии северян, тянувших орудие, шел красавец-гренадер, белозубо смеялся, глядя в нашу сторону, манипулировал пушечным шомполом, как парадный тамбур-мажор.

- Арпед. Тот, о котором я говорила. ... Куда они?

- Идет окружение Эммауса; это - ключевой пункт для захвата Петербурга, - пояснил какой-то мистер Пиквик, всезнайка, в канареечном клетчатом сюртуке. - Отсюда всего не увидеть; события разворачиваются у старых арахисных складов, к югу от реки старика Джима...

- Какого-такого Джима? - Я так и подпрыгнул, услышав имя моего покойного соседа.

- Там, за холмами протекает знаменитая Джеймс- ривер...

Воодушевленная Эмма тащила меня вниз, пройти дальше за площадь, где торговые лавки. Правда, повсюду были заслоны, толпы народа; мы куда-то пробирались, петляли, оказывались снова по соседству с нашей гостиницей, только с обратной ее стороны. Эмма пела Янки-дудл; на нее косо поглядывали, шикали или отвечали пением - Дикси-дикси... еще более громкими голосами. Подавляющее большинство зрителей стояло на стороне южан. Кругом Вирджиния; это понятно. Сторонников федералистов было по пальцам пересчитать, похоже, почти все они собрались в нашем "Божьем Приюте". Только здесь конфедератов прямо называли смутьянами и повстанцами. Но даже здесь, когда южане брали верх, по силе

восторженных воплей было слышно насколько сильнее их поддержка

над головами тут же взлетали синекрестные флажки Южной Конфедерации. Дым висел слоями; но мы не замечали ни дыма, ни времени. Военные действия шли с переменным успехом.

Как говорится, когда уже дым рассеялся; выстрелы прекратились и день склонялся к вечеру, было объявлено через рупоры, что Эммаус пал.

Но дорогой ценой.

К центру города шла похоронная процессия с мерно бухающим в литавры оркестром. Солдаты шли без головных уборов. Везли телеги с убитыми; они лежали штабелями, один на другом. За телегами шли, голосили заплаканные женщины в черном крепе. Потом наступило гробовое молчание.

Задом наперед покатили длинноствольную пушку - эдакий дик-хуй на колесиках, содрогаясь,ехал по грубой булыжной дороге в сопровождении скорбных рядов пехотинцев. Таким откровенным было анатомическое подобие перевернутого орудия, что, не кривя душой, по другому не скажешь. На лафетев цветах, в красном гробу лежал красавец Арпед Ларедо. Люди шептались: Какая геройская смерть! Глядите - убит наповал капитан артиллерийской батареи US-One. Он, и никто другой, сломал оборону Эммауса.

Вскоре все разошлись. Опять - пустой город. Гостиница опустела. Эмма закрылась одна в своем номере, сославшись на сильную головную

Боль. Просила ее не беспокоить; сказала, что будет паковать чемоданы.

Утром, издалека, от лагеря островерхих палаток доносился рожок 'бьюгла', солдатской побудки. Я спустился пить кофе. В полупустом ресторанном зале обнаружил Эмму. В черном платье она сидела с Бастером Джуниором, совла-дельцем "Божьего Приюта". Во дворе гостиницы стояли полные людей туравтобусы с включенными моторами, готовые к отправке. Водитель, чертыхаясь, старался прихлопнуть дверцу нижнего багажного отсека. Отчаливали Мерседесы и Волво; за рулем сидели люди в униформах участников Гражданской войны. Бастер рассказывал Эмме, что почти каждый год в их окрестности, не всегда, но довольно часто, происходит 'реэнакция' - очередное воспроизведение сражений войны Севера и Юга.

В частности, воспроизводится один из эпизодов исторической осады Петербурга. Солдаты -- совсем не актеры, не какие-нибудь нанятые за деньги статисты; они, убежденные, влюбленные в свое дело люди, знающие регалии Гражданской войны до мелочей, до последнего ментика, до каждой лычки на офицерском рукаве.

В дверях стоял полураздетый пехотинец и два вчерашних негритенка. Они задирали штанины, мерялись с ним -- у кого больше комариных укусов.

- Взрослые люди, - восторженно говорил Бастер-Джуниор, - превращаются в совершенных детей. Сутками валяются в грязи, в окопных ямах, гордятся царапинами и ушибами. 'У нас, в Америке никогда не будет ничего интереснее Гражданской войны', - так, кажется, выразилась мадам Гертруда Стайн.

Я упомянул Бастеру о нашей гражданской войне, о российских увлечениях, перевел, как мог, соответствующие теме стихи о горячем желании пасть 'на той, на самой первой, на гражданской, чтоб коммиссары в пыльных шлемах склонились молча над тобой.'

- Коммиссары выиграли? - уточнил Бастер.

- Да, сначала победили красные. Теперь снова белые. Войны, особенно гражданские не кончаются никогда. Происходят, наверное, затишья и 'рекомбинации', - сказал я, вспомнив наше любимое с Мавродием слово.

- Кто это сказал?