— …в законодательстве этого штата существует еще одна причина, которой можно оправдать убийство, а именно: если подсудимый находился под влиянием обоснованного страха или злости, имеющих достаточные основания. Нина Фрост как прокурор не имела причин бояться или сердиться утром тридцатого октября… однако у матери Натаниэля такие причины были. Попытка ее сына назвать обидчика, непредсказуемость анализа ДНК, глубокое знание подсудимой всех тонкостей системы правосудия по отношению к свидетелю — все вместе, по мнению суда, и является достаточным основанием по закону.
Я перестала дышать. Это не может быть правдой!
— Подсудимая, встаньте.
Только когда Фишер тянет меня за руку и рывком ставит на ноги, я вспоминаю, что подсудимая — это я.
— Нина Фрост, вы признаетесь невиновной в совершении умышленного убийства. Вы признаны виновной в лишении человека жизни — на основании статьи 17-А, часть 203, пункт 1(б) Судебного уложения штата Мэн. Согласна ли подсудимая выслушать заключение суда и приступить к исполнению приговора уже сегодня?
— Да, ваша честь, — бормочет Фишер.
Судья впервые за сегодняшнее утро смотрит на меня.
— Я приговариваю вас к двадцати годам лишения свободы с зачетом срока предварительного заключения с отбыванием наказания в окружной тюрьме штата Мэн. — Он выдерживает паузу. — Оставшийся срок из этих двадцати лет будет считаться условным, и вы будете освобождены от наказания условно-досрочно. Вам необходимо отметиться у дежурного, прежде чем покинуть сегодня зал суда, и потом, миссис Фрост, вы свободны.
Зал суда взрывается бешеными вспышками фотоаппаратов и недоумением. Фишер бросается меня обнимать, я заливаюсь слезами. Калеб перепрыгивает через заграждение.
— Нина, объясни по-человечески! — требует он.
— Все… хорошо! — смеюсь я. — Все просто великолепно, Калеб.
Судья, по сути, оправдал меня. Мне не придется отсиживать срок в тюрьме, если я еще кого-нибудь не убью.
Калеб хватает меня и начинает кружить. Я вижу поверх его плеча, как Адриенна поднимает кулак вверх. За ней я вижу Патрика. Он сидит с закрытыми глазами и улыбается. Как только я перевожу на него взгляд, его глаза тут же открываются и смотрят на меня.
— Только ты, — одними губами шепчет Патрик. Над этими его словами я буду ломать голову еще много лет.
Когда журналисты бросаются звонить в свои редакции, чтобы сообщить о приговоре, и толпа немного редеет, я вижу еще одного мужчину. Квентин Браун собирает в портфель свои бумаги, подходит к проходу между нашими столами, останавливается и поворачивается ко мне. Он наклоняет голову, и я киваю в ответ. Неожиданно кто-то хватает меня за руку, я инстинктивно вырываюсь: наверное, кто-то не понял приговор судьи и собирается снова надеть на меня наручники.
— Нет! — кричу я, поворачиваясь. — Вы не понимаете…
Пристав отстегивает с моего запястья электронный браслет, и он падает на пол, звоном возвещая о моем освобождении.
Когда я поднимаю голову, Квентина уже и след простыл.
Через несколько недель шумиха в газетах утихает. Зоркое око новостей нацеливается на другую грязную историю. Караван из машин прессы змеится на юг, а мы возвращаемся к своей прежней жизни.
Многие из нас.
Натаниэль с каждым днем становится все сильнее, Калеб взял несколько новых заказов. Патрик звонил из Чикаго, на полпути до Западного побережья. Пока он единственный, кому хватило смелости спросить у меня, чем же я занимаюсь сейчас, когда не работаю прокурором.
Работа занимала такое огромное место в моей жизни, что ответить на этот вопрос непросто. Может быть, я напишу книгу, которую, похоже, от меня ждут. Может быть, стану бесплатно консультировать пожилых граждан в городском доме престарелых. Может быть, буду просто сидеть дома и смотреть, как растет мой сын.
Я постукиваю по ладони конвертом. Он из дисциплинарной комиссии и лежал на кухонном столе нераспечатанным почти два месяца. И сейчас нет смысла его открывать. Я и так знаю, что там написано.
Я сажусь за компьютер и печатаю очень краткий ответ: «Я добровольно возвращаю свою лицензию. Больше не намерена заниматься юриспруденцией, с уважением, Нина Фрост».
Потом нахожу подходящий конверт. Так, складываю, облизываю, запечатываю, наклеиваю марку. Надеваю сапоги и иду к почтовому ящику.
— Хорошо, — говорю я вслух после того, как опустила конверт в ящик и подняла красный флаг — знак для почтальона. — Хорошо, — повторяю я, хотя на самом деле хочу сказать: «И чем теперь заняться?»
В январе всегда наступает оттепель, на одну неделю. Без предупреждения температура поднимается до десяти градусов тепла, снег превращается в огромные, как озера, лужи, люди предпочитают сидеть в деревянных креслах-качалках и наблюдать за происходящим.