Роковое совпадение

Конечно, он прав. Поскольку я его жена, я не обязана свидетельствовать против мужа. Даже если сделают вскрытие Гвинна и обнаружат в тканях остатки яда. Даже если улики будут прямо указывать на Калеба.

С другой стороны, я три месяца провела в размышлениях над тем, можно ли брать закон в свои руки. Я видела, как мой муж вышел в дверь — не потому, что осуждал меня, как оказывается, а затем, чтобы попытаться сделать это самому. Я была на грани, чуть все не потеряла — чуть не потеряла жизнь, которую по глупости не ценила, пока ее едва не отняли.

Я пристально смотрю на мужа, ожидая его объяснений.

Однако есть чувства, которые настолько всеобъемлющи, что их нельзя выразить словами. Язык Калеба не слушается, но глаз он не отводит, и они говорят мне то, что он не может выразить словами. Он поднимает вверх крепко сцепленные руки. Тому, кто не умеет слушать по-другому, может показаться, что он молится. Но я знаю, что этот жест обозначает «свадьба».

Ему ничего больше не нужно говорить, чтобы мне стало все понятно.

Внезапно в спальню врывается Натаниэль.

— Мама, папа! — кричит он. — Я построил самый крутой на земле замок. Вы должны на него посмотреть. — Он разворачивается, еще не успев полностью остановиться, и уносится обратно, ожидая, что мы пойдем следом.

Калеб смотрит на меня. Он не может сделать первый шаг. В конце концов, единственный способ общения — найти того, кто тебя поймет; единственный путь к прощению — найти того, кто готов прощать. Поэтому я направляюсь к двери, но на пороге оборачиваюсь.

— Идем, — говорю я мужу. — Мы нужны сыну.

Это случается, когда я слишком быстро хочу сбежать по лестнице, — ноги несутся впереди остального тела. Одной ступеньки просто не оказывается там, где она должна быть, я падаю и очень сильно ударяюсь о перила, за которые держатся руками. Ударяюсь той частью руки, которая сгибается углом и называется «локоть» — наверное, по первой букве «л».

Боль такая резкая — кажется, что прямо туда вонзается игла, а потом по всей руке словно огонь растекается. Пальцев я не чувствую, рука опухает. Болит даже сильнее, чем в прошлом году, когда я упал на льду и у меня так распухла лодыжка, что стала такой же толстой, как и остальная нога. Болит сильнее, чем когда я перелетел через руль велосипеда и исцарапал все лицо, мне тогда даже два шва наложили. Болит так сильно, что я сначала охаю и ахаю, а потом вспоминаю, что нужно плакать.

— Ма-а-а-а-ма!

Когда я так кричу, мама тут же оказывается рядом, словно привидение, — секунду назад никого не было, а через миг все вокруг наполнено ее присутствием.

— Где больно? — кричит она и ощупывает все, что я прижимаю к себе.

— Наверное, просто смешинку проглотил, — говорю я.

— М-да. — Она проводит рукой вверх-вниз по моему животу. Еще раз. Потом кладет руки мне на плечи. — Расскажи анекдот.

— Мама!

— А как иначе я узнаю, что она проглотилась?

Я качаю головой:

— Так не проверяют.

Мама подхватывает меня на руки и несет в кухню.

— Кто сказал?

Она смеется, и, прежде чем начинаю это осознавать, я смеюсь в ответ, что, наверное, и означает: со мной все будет в порядке.