Роковое совпадение

Патрик кивает. «И не ты один», — думает он.

— Присяжные не вынесли единогласного решения? — Я качаю головой. — Нет, Фишер, еще раз я этого не переживу. Вам ли не знать, что со временем суд не становится лучше!

— Вы думаете как прокурор, — увещевает Фишер, — только на этот раз вы правы. — Он поворачивается к окну, у которого стоит. — Я хочу, чтобы сегодня вечером вы кое о чем поразмышляли.

— Например?

— Отказаться от суда присяжных. Я переговорю с Квентином утром, если вы согласны. Посмотрим, захочет ли он, чтобы приговор выносил судья.

Я недоуменно смотрю на адвоката:

— Вам ли не знать, что мы выстроили свою защиту на эмоциях, а не на статьях закона. Присяжные могут оправдать меня, руководствуясь эмоциями. Но судья всегда следует букве закона. Вы спятили?

— Нет, Нина, — серьезно отвечает он. — Равно как и вы.

Ночью мы лежим в постели, и полная луна давит на нас всем весом. Я рассказала Калебу о разговоре с Фишером, и сейчас мы оба смотрим в окно, как будто на небе появится ответ, начертанный звездами. Я хочу, чтобы Калеб потянулся через эту огромную кровать и взял меня за руку. Мне нужно верить, что между нами не сотни километров расстояния.

— И что ты думаешь? — интересуется он.

Я поворачиваюсь к мужу. В лунном свете его профиль очерчен золотом — цветом отваги.

— Я больше не принимаю решения одна, — отвечаю я.

Он приподнимает на локте и поворачивается ко мне:

— И что будет?

Я сглатываю, пытаясь говорить так, чтобы голос не дрожал.

— Судья признает меня виновной, потому что по закону я совершила преступление. С другой стороны… я, вероятно, получу не такой большой срок, как получила бы, если бы вердикт вынесли присяжные.

Внезапно лицо Калеба наклоняется над моим:

— Нина… ты не можешь сесть в тюрьму.

Я отворачиваюсь, чтобы он не видел слез, сбегающих по моим щекам.

— Я знала, на что иду.

Его руки сжимают мои плечи.

— Ты не можешь. Просто не можешь.

— Я вернусь.

— Когда?

— Не знаю.

Калеб зарывается лицом мне в шею и громко втягивает воздух. И я тут же цепляюсь за мужа, как будто сегодня между нами стерты все расстояния, потому что завтра мы будем слишком далеко друг от друга. Когда он входит в меня, я вонзаю ногти в его плечи, пытаясь оставить память о себе. Наша близость похожа на насилие, между нами бушует столько эмоций, что воздух, кажется, звенит. А потом это, как и все в мире, заканчивается.

— Но я люблю тебя, — говорит Калеб дрогнувшим голосом, потому что в идеальном мире это слово может все оправдать.

Ночью мне снится, что я погружаюсь в океан, от волн у меня мокрый подол ночной сорочки. Вода холодная, но не такая ледяная, как обычно бывает в Мэне, а пляж внизу — гладкая полоска песка. Я продолжаю идти, даже когда вода достигает коленей, а сорочка липнет к телу, как вторая кожа. Продолжаю идти, когда вода уже достигает шеи, подбородка. Когда я уже ухожу под воду, то понимаю, что сейчас утону.

Сначала я сопротивляюсь, пытаясь распределить оставшийся в легких воздух. Легкие начинают гореть — под ребрами огненный круг. Перед широко распахнутыми глазами чернеет, ноги тяжелеют, я лечу в никуда. «Вот оно, — думаю я. — Наконец‑то».

От осознания неизбежного я опускаю руки, ноги безвольно подкашиваются. Я чувствую, как мое тело тонет. Меня заполняет вода, и я оказываюсь свернувшейся калачиком на песчаном морском дне.

Солнце похоже на дрожащий желтый глаз. Я встаю и, к своему удивлению, с легкостью шагаю по дну океана.

За час, что я сижу у сына на кровати и смотрю на него спящего, Натаниэль даже не шелохнулся. Но когда я, больше не в силах сдерживаться, касаюсь его волос, он поворачивается и спросонья смотрит на меня.

— Еще темно, — шепчет он.

— Знаю. Утро еще не наступило.

Я вижу, как он решает для себя эту загадку: что заставило меня разбудить его среди ночи? Как ему объяснить, что, когда мне представится следующая возможность полюбоваться, как он спит, он скорее всего уже будет занимать в длину всю кровать? Как объяснить, что, когда я вернусь, мальчика, которого я оставила, больше не будет?

— Натаниэль, — говорю я дрожащим голосом, — мне нужно уехать.

Он садится на кровати.

— Мама, тебе нельзя уезжать. — Он улыбается и даже находит объяснение: — Мы только–только приехали.

— Знаю. Но это не мне решать.

Натаниэль натягивает одеяло до подбородка, внезапно становясь совсем маленьким.

— Что я снова сделал не так?

Я со всхлипом хватаю сына на руки, зарываюсь лицом в его волосы. Он трется носом о мою шею, и это так напоминает мне его совсем крошечного, что становится трудно дышать. Сейчас я бы все отдала, чтобы спрятать те мгновения в сейф, как поступает скряга. Даже обыденные моменты: как едешь в машине, убираешь в игровой комнате, готовишь ужин с Натаниэлем… Они не менее восхитительны оттого, что давно стали обыденностью. И дело не в том, чем заниматься с ребенком, который примиряет поссорившихся родителей… вам просто повезло, что вы вообще можете заниматься такими простыми вещами.