Роковое совпадение

— Потому что пристав бы сказал… А не заявил расплывчато: «Присяжные возвращаются».

Я в нерешительности отступаю:

— Мне приставы никогда ничего не говорят.

— Поверьте мне.

Я облизываю губы:

— Тогда зачем мы здесь?

— Не знаю, — признается Фишер, и мы оба смотрим на судью.

Он сидит в кресле, явно радуясь тому, что наконец‑то положен конец этому делу.

— Старшина, — обращается судья О’Нил к старшине, — присяжные вынесли вердикт?

Встает мужчина, сидящий на скамье присяжных в первом ряду. Он снимает кепку, засовывает ее под мышку и откашливается.

— Ваша честь, мы пытались, но наши мнения расходятся. Некоторые из нас…

— Подождите, старшина, больше ничего не говорите. Вы хорошо обдумали это дело, пытались голосовать, чтобы понять, какая у каждого позиция касательно «виновна — невиновна»?

— Множество раз, но остаются те, кто не намерен менять свое мнение.

Судья смотрит на Фишера, потом на Квентина:

— Стороны, подойдите.

Я тоже встаю. Судья вздыхает.

— Хорошо, миссис Фрост, вы тоже подойдите. — Сидя за столом, он негромко говорит: — Я намерен обратиться к присяжным с призывом беспристрастно исследовать представленные на их рассмотрение вопросы с надлежащим уважением к мнению друг друга. Есть возражения?

— Возражений нет! — восклицает Квентин, и Фишер с ним соглашается.

Когда мы возвращаемся на скамью подсудимых, я встречаюсь взглядом с Калебом и одними губами шепчу: «Мнения присяжных разделились».

Слово берет судья:

— Дамы и господа, вы выслушали все факты, изучили все улики. Понимаю, процесс затянулся, да и решение вам нужно принять непростое. Но я также осознаю, что вы можете прийти к соглашению… и как присяжные сделаете все, что от вас зависит. Если это дело снова попадет с суд, нет уверенности в том, что другому жюри присяжных удастся справиться лучше, чем вам. — Он строго смотрит на них. — Я настаиваю на том, чтобы вы вернулись в совещательную комнату, уважительно отнеслись к мнению друг друга и решили, можно ли что‑то изменить. В конце вечера я вызову вас в зал и спрошу, к какому мнению вы пришли.

— И что теперь? — шепчет Калеб у меня за спиной.

Я смотрю, как приободрившееся жюри покидает зал. Мы снова будем ждать.

Когда видишь, как человек завязывает себя узлом, сам начинаешь ерзать на месте — по крайней мере, Калеб понимает это после двух с половиной часов, проведенных с Ниной в ожидании решения присяжных. Она сидит сгорбившись на одном из крошечных стульчиков в игровой комнате, совершенно не обращая внимания на Натаниэля, который разводит руки в стороны и громко жужжит, изображая самолет.

— Эй! — мягко окликает Калеб.

Она удивленно моргает, возвращаясь в реальность.

— Ой… привет!

— Ты как?

— В порядке. — Губы Нины растягиваются в жалкой улыбке. — В порядке! — повторяет она.

Ее поведение напоминает Калебу события многолетней давности, когда он пытался научить ее кататься на водных лыжах: она так старалась, вместо того чтобы просто отдаться на волю волн!

— Может, сходим к торговому автомату? — предлагает он. — Натаниэль попьет горячего шоколада, я угощу тебя помоями, которые называются супом.

— Звучит заманчиво.

Калеб поворачивается к Натаниэлю и сообщает, что они идут перекусить. Сын подбегает к двери, Калеб следует за ним.

— Идем, — зовет он Нину. — Мы готовы.

Она недоуменно смотрит на него, как будто они ни о чем и не говорили всего каких‑то полминуты назад.

— К чему? — спрашивает она.

Патрик сидит на скамейке за зданием суда (его зад совсем отмерз) и смотрит на Натаниэля. Откуда у ребенка столько энергии в половине пятого вечера — это выше его понимания, но, с другой стороны, он еще помнит те времена, когда они с Ниной целыми днями без устали играли на замерзшем пруду в хоккей и мороз им был нипочем. Вероятно, время начинаешь ценить, только когда взрослеешь и в твоем распоряжении его остается все меньше и меньше.

Мальчик падает на скамейку рядом с Патриком, щеки у него горят, из носа течет.

— Патрик, у тебя нет платка?

Он качает головой:

— Прости, Кузнечик. Вытрись рукавом.

Натаниэль смеется и следует его совету. Он просовывает голову Патрику под руку, и тот чуть не вскрикивает. Если бы только Нина видела это: ее сын ищет прикосновения другого человека! Боже, что же тогда делать с ее моральными принципами? Он крепко обнимает Натаниэля и целует в макушку.

— Мне нравится с тобой играть, — признается Натаниэль.

— Мне тоже.

— Ты никогда не кричишь.

Патрик опускает глаза:

— А мама, бывает, покрикивает?

Натаниэль пожимает плечами, потом кивает:

— Кажется, что маму украли, а вместо нее оставили кого‑то противного, кто только похож на маму. Кто не может сидеть спокойно, кто не слышит меня, когда я говорю, а от моей болтовни у нее всегда болит голова. — Он опускает глаза. — Я хочу, чтобы вернулась прежняя мама.

— Она тоже хочет, Кузнечик. — Патрик смотрит на запад, где солнце уже начинает окрашивать горизонт кроваво–красным. — Если честно, она сейчас очень нервничает. Не знает, какие новости услышит. — Когда Натаниэль пожимает плечами, Патрик добавляет: — Ты же знаешь, как она тебя любит.

— Да, — защищаясь, отвечает мальчик, — я тоже ее люблю.