Роковое совпадение

— Вот так, Натаниэль, — говорит доктор Робишо. — Мальчик. — Она касается импровизированного козырька бейсбольной кепки. Как и многие другие выученные мною знаки, этот идеально совпадает с реальностью. — Мама, — продолжает психиатр, помогая Натаниэлю прикоснуться большим пальцем к подбородку, но так, чтобы все пальцы оставались растопыренными. — Отец. — Тот же жест, но большой палец касается лба. — Попробуй, — велит доктор Робишо.

Попробуй.

Все эти тонкие черные линии на странице сплелись воедино, жирная змея ползет к нему и сжимает шею. Натаниэль не может дышать. Он ничего не видит. Слышит только голос доктора Робишо, который окутывает его: «Отец, отец, отец» .

Натаниэль поднимает руку, касается большим пальцем лба. Он шевелит пальчиками. Создается впечатление, что он кого‑то дразнит.

Только никому не смешно.

— Посмотрите на это, — говорит психиатр, — у него уже получается лучше, чем у нас.

Она переходит к следующему жесту: «ребенок».

— Отлично, Натаниэль, — через секунду хвалит доктор Робишо. — Попробуй это слово.

Но Натаниэль не слушает. Он крепко вжимает руку в висок, его большой палец едва не протыкает голову.

— Милый, тебе будет больно, — говорю я, тянусь к его руке, но он отскакивает от меня. Продолжает безостановочно показывать одно и то же слово.

Доктор Робишо мягко закрывает книгу:

— Натаниэль, ты хочешь что‑то сказать?

Он кивает, продолжая махать растопыренной рукой у виска. Весь воздух покидает мое тело.

— Он хочет Калеба…

Вмешивается доктор Робишо:

— Не говорите за него, Нина.

— Вы же не думаете, что он…

— Натаниэль, твой папа водил тебя куда‑нибудь, где вы были только вдвоем? — интересуется психиатр.

Вопрос, похоже, озадачивает Натаниэля. Он медленно кивает.

— Он когда‑нибудь помогал тебе одеваться? — Очередной кивок. — Он когда‑нибудь обнимал тебя, когда ты лежал в кровати?

Я замираю на месте. Мои губы плохо слушаются, когда я подаю голос:

— Это не то, что вы думаете. Он просто хочет узнать, почему здесь нет Калеба. Он скучает по отцу. Ему не нужен был бы этот жест, если бы… если бы… — Я не могу это даже произнести. — Он мог бы показать пальцем, уже тысячу раз, — шепчу я.

— Он мог испугаться последствий такого прямого обвинения, — объясняет доктор Робишо. — Такая непрямая ссылка является для него дополнительным слоем психологической защиты. Натаниэль, — мягко продолжает она, — ты знаешь, кто тебя обидел?

Он указывает на учебник. И опять жестом показывает: «отец».

Будьте осторожны со своими желаниями. После всех этих дней Натаниэль назвал имя. Это имя я ожидала услышать меньше всего! Это имя превращает меня в недвижимую каменную глыбу — именно с этим материалом Калеб предпочитает работать.

Я слышу, как доктор Робишо звонит в отдел опеки; слышу, как она сообщает Монике, что есть подозреваемый, но я в сотнях километрах отсюда. Я с беспристрастностью человека, который знает, что будет дальше, смотрю на ситуацию. Полиция заведет дело. Калеба вызовут на допрос. Уолли Мофетт позвонит в контору окружного прокурора в Портленде. Калеб либо признает вину и будет осужден на основании этого признания, либо Натаниэлю придется обвинять отца в открытом судебном заседании.

Весь кошмар только начинается.

Он не мог! Я знаю это так же хорошо, как узнала за эти годы о Калебе все. Я вижу, как он в полночь прохаживается по коридору, придерживая крошечного Натаниэля за ножки, — единственное положение в котором наш ребенок, которого мучили колики, переставал кричать. Вспоминаю, как он сидит рядом со мной на выпускном Натаниэля в яслях, как он плачет, не стыдясь своих слез. Он хороший, сильный, уверенный мужчина — такому без колебаний доверишь свою жизнь и жизнь своего ребенка.

Но если я верю в невиновность Калеба, значит, я не верю Натаниэлю.

В памяти вспыхивают воспоминания. Как Калеб намекал, что виновным может оказаться Патрик. Зачем упоминать его имя, если не для того, чтобы снять подозрения с себя? Или как Калеб убеждал Натаниэля, что ему не нужно учить язык жестов, если он не хочет. Все это ради того, чтобы помешать ребенку сказать правду?

Мне и раньше доводилось встречать преступников, развращающих детей. На них нет ни клейма, ни ярлыка, ни татуировок, которые бы указывали на эти пороки. Они спрятаны под мягкой, отеческой улыбкой; они заткнуты в карманы застегнутой на все пуговицы рубашки. Они похожи на нас, и от этого становится еще страшнее — знать, что чудовища живут среди нас, и оставаться в дураках.

У них есть ни о чем не догадывающиеся невесты и жены, которые их любят.

Раньше я удивлялась, как матери не подозревали, что творится в их семьях. В их жизни должен был наступить момент, когда они осознанно принимали решение отвернуться и не видеть того, чего видеть не хотят. Раньше я думала, что ни одна жена не может спать с мужчиной и не знать, что творится у него в голове.

— Нина.

Моего плеча касается Моника Лафлам. Когда она успела приехать? У меня такое чувство, что я очнулась от комы. Я стряхиваю оцепенение и ищу взглядом Натаниэля. Он продолжает играть в кабинете психиатра игрушечной железной дорогой.