Роковое совпадение

Ничего не поделаешь: Патрик не мог начать день без шоколадного круассана. Коллеги–полицейские часто подсмеивались над его постоянством: «Пончики для тебе уже слишком просты, да, Дюшарм?» Патрик отмахивался, готовый терпеть насмешки, пока секретарь полиции, которая заказывает выпечку, помнит о его персональных пристрастиях. Но сегодня утром, когда он вошел в столовую, чтобы забрать свой завтрак и налить кофе, круассана на подносе не оказалось.

— Ой, перестаньте! — обращается он к стоящему рядом коллеге. — Вы, ребята, идиоты? Опять спрятали его в женском туалете?

— Лейтенант, клянемся, мы его и пальцем не тронули!

Патрик со вздохом отправляется к письменному столу, где Мона проверяет свою электронную почту.

— Где мой круассан?

Она пожимает плечами:

— Я подала заявку, как всегда. Какие ко мне вопросы?

Патрик начинает обходить полицейский участок, осматривая столы других детективов и комнату, где отдыхают патрульные после дежурства. В коридоре он встречает начальство.

— Патрик, есть секунда?

— Не сейчас.

— У меня дело для тебя.

— Можете оставить его на столе.

Начальник участка ухмыляется.

— Вот бы ты так думал о работе, как о своих чертовых пончиках!

— Круассанах! — в спину ему кричит Патрик. — Это не одно и то же.

Рядом со скучающим дежурным он обнаруживает «преступника»: паренька, который похож на ребенка, надевшего отцовскую форму. Каштановые волосы, сияющие глаза, на подбородке шоколад.

— Кто ты такой, черт возьми? — спрашивает Патрик.

— Офицер Орлеанс.

Дежурный прижимает руку к своему объемному животу:

— А детектива, который сейчас оторвет тебе голову, зовут лейтенант Дюшарм.

— Фрэнк, почему он съел мой завтрак?

Полицейский постарше пожимает плечами:

— Потому что он работает первый день…

— Шесть часов! — гордо поправляет паренек.

Фрэнк закатывает глаза:

— Он не знал.

— Зато знал ты!

— Да, но если бы я его предупредил, то пропустил бы это развлечение.

Новенький протягивает остатки круассана — знак примирения.

— Я… простите меня, лейтенант.

Патрик кивает, но задумывается: а не наведаться ли к холодильнику, не забрать ли обед, который заботливо завернула этому юнцу мамочка?

— Чтобы подобное больше не повторялось!

Ужасное начало дня — он рассчитывал на комбинацию кофеина в шоколаде и кофе, чтобы с головой окунуться в новый день. К десяти часам — и к бабке не ходи! — у него будет раскалываться голова. Патрик возвращается на рабочее место и прослушивает автоответчик — три сообщения. Единственное, которое его по–настоящему волнует, — от Нины. «Перезвони» — и все, одно слово, ни имени, ничего. Он поднимает телефонную трубку, когда замечает на своем столе дело, оставленное начальством.

Патрик открывает папку, читает отчет из отдела опеки. Телефонная трубка падает на стол и остается лежать там и пищать еще долгое время после того, как он выбегает из кабинета.

— Хорошо, — успокаивает Патрик, — я немедленно займусь этим делом. Отсюда сразу же поеду и поговорю с Калебом.

Этого я не в силах вынести — его невероятно спокойного голоса. Я хватаюсь за голову.

— Патрик, ради всего святого! Прекрати разыгрывать роль… полицейского!

— Хочешь, чтобы я сказал, что у меня руки чешутся избить его до полусмерти за то, что он сделал с Натаниэлем? А потом снова избить его за то, что он сделал с тобой?

Ярость в голосе Патрика ставит меня в тупик. Я опускаю голову, мысленно снова и снова проигрывая его слова.

— Да, — негромко отвечаю я. — Я хочу услышать от тебя именно это. — Он кладет руку мне на макушку. — Я не знаю, что делать.

Пальцы Патрика обхватывают мою голову, разделяют волосы на пряди. Я отдаюсь ему в руки, представляю, что он пытается разгадать мои мысли.

— Для этого у тебя есть я, — отвечает он.

Натаниэль артачится, не хочет идти, куда я говорю. Но если я еще одну минуту пробуду дома, то сойду с ума.

Свет льется через цветные витражи на потолке церкви Святой Анны, омывая нас с Натаниэлем радугой. В этот час в будний день в церкви тихо, как в склепе. Я ступаю с величайшей осторожностью, стараясь не производить лишних звуков. Натаниэль едва переставляет ноги по выложенному мозаикой полу.

— Прекрати, — шепчу я и тут же сожалею о сказанном.

Мои слова отражаются от каменных арок, полированных церковных скамей и эхом возвращаются ко мне. Мерцают подносы с белыми свечами, поставленными с мольбой к Господу, — сколько из них были зажжены ради моего сына?

— Я на минутку, — говорю я Натаниэлю, усаживая его на скамью с несколькими игрушечными машинками. Полированное дерево — идеальная автострада; в доказательство я толкаю гоночный автомобиль на противоположный конец скамьи. И, пока не передумала, отправляюсь в исповедальню.

В кабинке тесно и жарко. У моего плеча опускается затворка, и, хотя я его не вижу, я чувствую запах крахмальных сорочек отца Шишинского.