Роковой аккорд

Оливия и ее отец (мать Оливии умерла, когда девочке было всего семь лет) тоже принадлежали к этой семье. Наверное, подумала я, Оливия хочет посвятить меня в подробности этих непростых отношений, это кажется ей важнее, чем творческое наследие отца, — и только я подумала, телефон яростно задребезжал.

— С первого же гудка, — негромко произнес в трубке голос Кайла. — Сидишь работаешь?

— Ага, за полночь, — подтвердила я. — Как и ты.

— Мы уже заканчиваем, но, вероятно, мне лучше пойти домой.

Тупой укол в грудь дал мне понять: я все-таки надеялась, что он забежит, пусть даже не останется на ночь. Наркоманка, да и только: вспомнила вкус его поцелуев и дождаться не могу, когда вновь заполучу Кайла. Однако хорошее воспитание еще не вовсе выветрилось, и я сумела ответить:

— О'кей.

— Не то чтобы о'кей, но так будет правильнее. — Мы оба призадумались над смыслом этих слов, и Кайл уточнил: — Я бы гораздо охотнее… но так будет правильнее.

— Если гораздо охотнее, так чего уж правильного?

— Ну, типа брокколи. Ешь полезное, а не вкусное.

— Ты сравниваешь наши отношения с гарниром?

— Востра! А я притомился. Поеду-ка я домой.

— Нет-нет, я буду вести себя тихооо!

— К счастью, не будешь. Но я уже на нуле. И у тебя работа.

— Работа подождет.

— Ничего, и мы подождем.

— Говори за себя.

Мгновение он молчал, я уж испугалась, не отключился ли. Потом вдруг произнес на полтона ниже, чем обычным своим голосом:

— Снова тебя увидеть — это было здорово.

— А увидеть тебя еще разок было бы совсем прекрасно.

— Позвоню утром.

— Ты лучше…

— Не спорь.

— Доброй ночи, мистер Таунсенд.

— Доброй ночи, мистер Долтри. — Он одобрительно хихикнул, и на том разговор закончился.

Сейчас бы поставить диск «Ху» — «Фейс дансиз»[5] — и запеть во весь голос «Ты лучше, ты лучше, лучше не спорь». Только я ж себя знаю — к трем часам ночи я заберусь на журнальный столик и начну перебирать струны воображаемой гитары, а перед встречей с Оливией не мешало бы выспаться. Так что я вынула «Кино в половине двенадцатого» и сунула в проигрыватель «Удачный полет», четвертый альбом «Перемен»: в нем вдруг появились баллады, снискавшие им первое место в рейтинге «Биллборд». Путешествие по Всемирной сети продолжалось под хрипловатый голос Мики Кроули — любовь и предательство, длинноволосые девушки (а ноги у них еще длиннее).

Эта песня — «Длинноволосые девушки» — все еще прокручивалась у меня в голове, пока я наряжалась для интервью с Оливией. Я раскачивалась перед зеркалом ванной, ручка щетки для волос у самых губ — ага, я пою в микрофон. Впала в отрочество, снова четырнадцать лет. И кстати, хотя я предупредила Кайла насчет подозрений Оливии, Эйлин я не сказала ни слова. Кайлу я сказала, чтобы все было по-честному и он не обижался на меня, а Эйлин все равно точит на меня зуб, одной обидой больше или меньше. Для начала стоит выяснить, насколько основательны подозрения Оливии.

Все утро я проторчала дома, собирая информацию, готовясь. Выяснялись новые подробности о детстве Оливии — не совсем обычном детстве, мягко говоря. Кроули с Эллиотами были все равно что одна семья; после смерти Мики Рассел взял на себя попечение об Адаме и Джордане, Рассел вел все дела и выступал перед публикой от имени семьи. Клэр занялась благотворительностью, а Бонни чем только не увлекалась — в данный момент она считала себя художницей. Большая дружная семья.

Так откуда же гнусное подозрение, будто папочку убили? Разумеется, публичный имидж счастливой семьи мог и не соответствовать действительности, но убейте меня (не буквально), чтобы я понимала, почему Оливия столь злобно уверена в своей версии.

Когда я добралась до «Времен года», Оливия уже сидела за столиком и не то что не поднялась мне навстречу — даже руки не протянула. Поблагодарила проводившую меня официантку и выразительно указала на стул:

— Присаживайтесь, миз Форрестер.

Она выглядела еще более хрупкой, чем на фотографиях: фарфоровая блондинка, длинная тонкая шея, худые гибкие руки, изящные черты лица. Волосы она просто-напросто стянула в хвост, но тем аристократичнее казался патрицианский овал лица. Здесь, в гриль-баре, в зале с высокими окнами и оранжерейными деревьями, среди таких же отпрысков голубых кровей, она у себя дома — в отличие от меня. Мы одногодки, однако эта женщина была куда более зрелой и опытной — уж не знаю, в профессии дело или в ее деньгах.

— Рада знакомству, миз Эллиот, — произнесла я, усаживаясь.

— Погодите радоваться, пока не пообщаетесь со мной, — резковато ответила она, узкая ладонь привычным жестом обхватила подбородок.

Уж не присматривается ли она ко мне как профессионал, как психотерапевт? Или проверяет, не дам ли слабину? Лучше подыграть, решила я.

— Даже если я не обрадуюсь общению, знакомству я все равно буду рада, — отпарировала я, разворачивая салфетку и не хуже всякой аристократки выкладывая ее на колени.

Идеально ровные, яркие зубы на миг сверкнули в усмешке:

— Хорошо сказано.

— Я готовилась к интервью, а не к дискуссии, а вы? — невинно поинтересовалась я.