Роковой портрет

— Раньше меня мучило сознание вины за грехи, — тихо начал он, и все повернулись к нему затаив дыхание. — Я чуть было не впал в отчаяние. Но слово Божье возвеселило мое сердце, я обрел удивительный покой, и мои согбенные кости возрадовались.

Церковники бы сказали, что я потерял веру. Но я скажу вам вот что: Писание стало для меня слаще меда. Я понял — раньше я мучился, постился, молился ночи напролет, каялся, ходил в церковь — и все без веры Богу, который один может спасти свой народ от его грехов. А церковники, скажу я вам, только учили меня бегать от правды.

Когда он подошел к Дейви и поцеловал книгу в его руках, раздались тихие всхлипывания, закапали слезы. Кроме шуток мимоходом на улице, когда я что-нибудь покупала у уличных торговцев, или болтовни с горничными, в обычной жизни я не разговаривала с такими людьми. Глядя на их лица, освещенные теперь радостью, я поняла — мне даже в голову не приходило, что они изъясняются не только нахальными прибаутками. Правда, пытаясь лечить их, я помнила: если уколоть бедняка, у него тоже пойдет кровь, — но, разумеется, не предполагала такой глубины чувств, такой жажды истины. Я показалась себе меньше.

Они знали, когда остановиться. Едва единственная свеча догорела до основания, они завернули книги, спрятали их за поленья и по очереди вышли во двор так же тихо, как и вошли, а затем разбрелись по сторонам.

— Ты проводишь меня, Дейви? — умиротворенно спросила я.

— Я не ответил на ваши вопросы словами, — сказал он, когда мы шли по переулку. — Лучший ответ — то, что вы видели.

Я кивнула:

— Хороший ответ.

Я как будто родилась заново. В душе царил полный мир.

— Идите наверх, затем налево и еще раз налево на Уолбрук. Лучше мне с вами не идти. — Он взвалил на плечи свой мешок. — У меня дела. Нужно продавать единорога.

Он подмигнул мне, улыбнулся своей безумной улыбкой и вприпрыжку побежал по грязной улочке, снова превратившись в веселого сумасшедшего. В тот же день, чуть позже он постучал в дверь.

— Полоумный клоун пришел, — презрительно усмехнулась горничная. — Мистер Единорог. Пытался продать какое-то лекарство. И взял с меня пенни, чтобы я передала вам вот это из Стил-Ярда.

Она держала в руках письмо. На воске стояла печать Стил-Ярда (говорили, все запрещенные книги в Англию привозили из Германии). Поняв по подписи, корявому почерку и такому же корявому французскому, что письмо от Ганса Гольбейна, я ахнула. После мятежных тоскливых воспоминаний о мастере Гансе прошлой ночью и странных откровений на встрече у Дейви маленькое письмо показалось мне Божьим знаком. Вполголоса произнеся его имя, я невольно вспомнила его пристальный, гипнотически честный взгляд под шелковицей.

Но тоска продолжалась недолго. Его письмо не представляло собой ничего особенного — всего несколько неуклюжих фраз на одной странице. Они напомнили мне о реальном грубоватом человеке, столько жившем в нашем доме. Я вспомнила, как Гольбейн запихивал себе в рот хлеб и мясо с такой скоростью, что еда, прежде чем провалиться в его вместительную утробу, навряд ли касалась нёба, и в конце каждой трапезы, достойной Гаргантюа, срыгивал в руку.

«Дорогая мистрис Мег, — писал мастер Ганс. — Пожалуйста, простите, что пишу не по-английски — я забыл слишком много слов; французский легче. Мастер Эразм просит меня передать вам поздравления с рождением сына и спросить о вашем здоровье и здоровье вашего мужа. Мастеру Эразму нравится портрет вашей семьи. Он написал об этом вашему отцу. Я живу со своей семьей и пытаюсь освоиться в Базеле. Теперь это протестантский город. Скоро я поеду в другой город, где живет мастер Эразм, и буду писать его портрет. Пожалуйста, ответьте поскорее. Я был бы очень рад передать ему новости от вас».

Я кивнула, чувствуя, как язык от нетерпения прилип к зубам, и с какой-то горестной будничностью вспомнила, как он разбрасывал по столу свои рисунки, наброски или показывал их симпатичным ему людям, а также — с горячей вспышкой смущения, — как уворачивалась от его поцелуя. С грустью покачав головой, я спрятала письмо в фартук. Наверное, его следует сохранить. Все-таки он мне нравился. Но бессмысленно надеяться, что этот человек в состоянии понять мою теперешнюю жизнь или как-то помочь. Смешно делать из него святого. Я решила не отвечать. Спасение нужно искать самой.