Роковой романтизм. Эпоха демонов

Как часто случалось с друзьями Вагнера, на какое-то время Фридрих почти потерял себя. Вагнер захватил его, Вагнер хвалил его игру на фортепиано и всячески подбадривал в композиторских начинаниях. Именно Вагнер смог превратить Ницше из филолога в философа. Ведь и сам композитор когда-то пережил подобную метаморфозу, превратившись из филолога в музыканта. История Вагнера — возведение культа имени себя. На других ему часто было откровенно наплевать. А эти другие, как Ницше, например, сами себя мыслили не иначе, как центром мира. Этим и объясняется такое резкое изменение мнения немецкого философа о своем недавнем кумире. Есть в личности Вагнера черты реакционные — черты, свидетельствующие о тяготении к прошлому, к языческому темному культу минувшего; пристрастие к мистическому и мифически-пралегендарному, протестантский национализм «Мейстерзингеров» и подлаживание под католицизм в «Парсифале», влечение к Средневековью, к рыцарству и придворному кругу, к чудесам и религиозному восторгу — могут быть истолкованы в этом смысле, а его болезненный антисемитизм в дальнейшем поднимет целую отвратительную волну национал-социализма. «Это натура, ежеминутно находящаяся на грани изнеможения, для которой хорошее самочувствие является редкой случайностью. В тридцать лет этот человек, страдающий запорами, меланхолией, бессонницей, одержимый всяческими немощами, находится в таком состоянии, что часто в унынии садится и плачет с четверть часа. Ему не верится, что он доживет до завершения „Тангейзера“. В тридцать шесть лет ему кажется дерзостным безумием взяться за осуществление „Нибелунга“, а в сорок он „ежедневно думает о смерти“ — он, кто почти семидесяти лет от роду напишет „Парсифаля“», — пишет о нем Томас Манн. В тридцать девять лет он пишет сестре: «Мои нервы вконец расшатаны; быть может, благоприятное изменение внешних условий жизни способно будет искусственно отдалить мою смерть на несколько лет; но это могло бы удаться лишь в отношении самой смерти, — моего умирания оно уже не может задержать». В том же году: «Я болен тяжелой нервной болезнью и после многократных попыток добиться радикального излечения уже не надеюсь на выздоровление… Моя работа — единственное, что меня поддерживает; но нервы головного мозга у меня настолько истощены, что я никогда не могу работать больше двух часов в день, и даже эти два часа я обретаю только в том случае, если после работы мне удается опять-таки на два часа прилечь и наконец ненадолго уснуть». Два часа в день и такой потрясающий результат! Для Вагнера творчество и болезнь — синонимы. И он собирается «вылечиться», то есть отказаться от творчества и искусства, а заодно обрести утраченное здоровье. Выход композитор находит в водолечении. «Год тому назад, — пишет он, — я находился в водолечебнице, с намерением стать совершенно здоровым в своих ощущениях человеком. Моим сокровеннейшим желанием было обрести здоровье, которое должно было дать мне возможность совершенно избавиться от пытки всей моей жизни — от искусства; то была последняя отчаянная борьба за счастье, за подлинную, благородную радость жизни, которая выпадает лишь на долю человека здорового и сознающего свое здоровье». Какое детски путаное и за душу хватающее признание! Холодными обливаниями хочет он излечиться от искусства, то есть от той конституции, которая делает его художником! «Отношение Вагнера к искусству, року его жизни, — пишет Томас Манн, — настолько сложно, что с трудом поддается выяснению, оно сплетено из величайших противоречий, порою кажется, что он бьется в логической их безысходности, словно в тенетах».

Знакомство с философией Артура Шопенгауэра явится решающим событием в жизни Вагнера, но об этом мы поговорим чуть позже.

Жизнь самого Рихарда Вагнера порой напоминает дешевую мелодраму. Всю жизнь Вагнеру не хватало денег. Если принять золото Рейна за буквальность, то есть за валюту, то Вагнер и есть тот самый нибелунг Альберих — из денег он ваяет свое нескончаемое Кольцо. Жизнь в бедности приучила Вагнера к расточительству. Он хотел писать музыку и не заниматься ничем другим, но без капитала это было невозможно, а копить деньги Вагнер не умел. Он любил роскошествовать — и, чтобы жить в комфорте, дирижировал, писал статьи, носил вещи в ломбард, влезал в долги и скоропостижно забывал о том, что кому-то должен.

Без денег у Вагнера было плохое настроение, а в плохом настроении он не мог создавать великие произведения. «Я иначе устроен, у меня чувствительные нервы, мне нужны красота, блеск, свет! Мир обязан предоставить мне все, в чем я нуждаюсь. Я не могу прожить на жалкой должности органиста, как ваш любимый Бах!» — сказал он как-то одной даме.