Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз

Шуленбург вернулся из Лондона, преисполненный убеждения, оказавшегося фатальным и усугубившего ошибочность взгляда Сталина на ситуацию, что «некоторые люди в окружении Гитлера настаивают на том, чтобы разобраться с Советским Союзом раз и навсегда, но другие, и среди них Риббентроп, решительно не советуют ему это делать, во всяком случае пока не поставлена на колени Англия. Гитлер вроде бы склоняется ко второй точке зрения, но, конечно, вынужден пока оставить вопрос открытым». Как поведал по возвращении Вальтер, сопровождавший Шуленбурга в Берлин, вооруженный конфликт с Германией «в этом году маловероятен». Только если русские будут продолжать провокации, подобные югославской, «он не знает, что вынужден будет сделать фюрер». В нынешних обстоятельствах, считал он, Германия пойдет на соглашение с русскими, хотя вряд ли он в состоянии «сказать что-либо по этому поводу». Однако, поскольку Шуленбург не привез никаких конкретных предложений, он сам не мог сделать первый шаг и ждал вызова в Кремль^{1010}.

Сталин по-прежнему усердно старался отвратить германскую опасность. Страх перед Германией стал настолько острым, что Жданов даже умолял Сталина отменить первомайский парад на Красной площади, чтобы не дать немцам «предлога для нападения». Неотложной проблемой стало прекращение распространения слухов о неизбежности войны, особенно таких, которые умаляли силу Красной Армии, предполагая, будто вермахт «пройдет по России, как нож сквозь масло». Подобные слухи легко могли склонить чашу весов в I пользу авантюрного похода на СССР^{1011}. Переговоры относительно пакта с Германией следовало вести с позиции силы. В середине апреля Сталин приказал органам безопасности сопровождать германского военного атташе в длительной поездке по советским военным заводам в Сибири и распространить в Берлине информацию о советской технической и военной мощи^{1012}. Со времени падения Югославии, когда угроза войны приблизилась, советские послы получили инструкции решительно опровергать слухи о войне и в то же время напоминать своим собеседникам, что они «забывают о мощи Красной Армии и ее боевых качествах»^{1013}. Коллонтай, известную своими антинацистскими взглядами, послали в шведское Министерство иностранных дел для опровержения слухов о возможности войны как «совершенно беспочвенных». Что еще поразительнее — она отвергла предположения, что СССР обдумывает «какие-либо контрмеры против действий Германии на Балканах… даже если Германия нападет на Турцию». Такая покорность особенно смущала, учитывая, что в прошлом году все раздоры с Германией вращались вокруг контроля над Проливами. Ее признание было не случайно, так как Виноградов тоже «решительно» уверил турок, что, если Германия вмешается в турецкие дела, Советский Союз останется «совершенно пассивным»^{1014}. Когда, к примеру, надежнейший источник уведомил советского посла в Бухаресте о массовом скоплении немецких войск на молдавской границе, от этих «слухов» небрежно отмахнулись как от «раздутых и вряд ли отражающих истинные намерения германских военных кругов, так как последние не могут не принимать во внимание как военную мощь Советского Союза, так и опасность, с которой они встретятся», если нападут на СССР^{1015}. В Вашингтоне Уманский тоже постарался, находясь в компании работников германского посольства, показать свою уверенность в способности Красной Армии противостоять вермахту^{1016}. В Москве Вышинский отмахнулся от предостережений Стейнхардта, заявив, что отношения с Германией регулируются соглашениями, которые полностью выполняются. Русские не «малодушный народ» и «достаточно сильны, чтобы постоять за себя»^{1017}.

В этом контексте Сталин и произнес свою ставшую знаменитой речь перед выпускниками военных академий 5 мая. Речь и последовавшие за ней здравицы послужили основой для эксцентричных предположений, будто Сталин готовил Красную Армию к агрессии против Германии^{1018}. Речь эта, однако, была произнесена в разгар примиренческой кампании и полностью ей соответствовала. Целью ее было оказать сдерживающее воздействие, отбить у немцев охоту развязывать войну и в то же время воодушевить армию на случай, если война все же начнется. Поскольку она носила демонстративный характер, содержание ее намеренно было предано гласности и попало в отчеты иностранных дипломатических миссий^{1019}. Она была вызвана необходимостью противостоять росту слухов о плачевном состоянии Красной Армии. Многочисленные донесения предупреждали: вермахт «опьянен своими успехами»; превосходство немецких механизированных войск означает, что оккупация страны вплоть до Москвы и Урала «не представит серьезных трудностей». Поэтому уверенность в слабости Красной Армии поощряла вермахт выступать за войну с Советским Союзом до завершения кампании в Англии^{1020}.