Роковой венец. Любовь между короной и плахой

При императоре Тиберии появились новые законы против распутства женщин. Когда одна из знатных замужних дам публично призналась, что занимается проституцией, император издал указ о запрещении этой древнейшей профессии для женщин из всаднического сословия. Теперь за деньги – ни-ни, а из любви к искусству… Мужчин нововведения почему-то обошли стороной, тем более самого цезаря: пытаясь исправить общественные нравы, Тиберий, затворившись на вилле на острове Капри, сам предавался безудержному разврату. Это тоже знали все. Своими любовницами он делал самых знатных и красивых женщин. Ну а если кто-то осмеливался игнорировать его предложения, он подвергал отказников репрессиям: страдали их семьи.

Его преемник Калигула пошел еще дальше в своих безумствах. Он открыто глумился над народом Рима. Какие еще законы, ведь он объявил себя богом! Например, нельзя было по закону карать смертью девственниц, так он велел девиц, подозреваемых в том или ином преступлении, лишать невинности, а уж потом казнить. Своего брата Тиберия он предал смерти за то, что от него пахло лекарством. А тестю Силану перерезал горло, когда тот отказался отправиться с ним в плавание в штормовую погоду. С родными сестрами он жил в кровосмесительной связи. Больше остальных, правда, Гай предпочитал Друзиллу, которую сам лишил невинности еще в детстве, а когда она повзрослела и вышла замуж, отнял у мужа. Остальных сестер он иногда отдавал на потеху своим любимчикам, но и сам мог потребовать чужую жену или невесту. Нередко прямо на свадьбе. Так случилось, к примеру, с Ливией Орестиллой. Да разве ж это такая редкость! У цезаря Калигулы что ни день, то очередная экстравагантная выходка. Этот тиран разорил народ столь же изобретательными, как и он сам, налогами, а казну спустил на собственные прихоти. Он строил храмы в честь себя, любимого, своей жены Цезонии, даже лошади Инчитато и велел воздавать всем божественные почести. На своем изваянии, отлитом из золота, причем в полный рост, Калигула приказал регулярно менять одежды на точно такие же, какие были на нем в тот день и час. Собственную дочь Друзиллу он объявил ребенком Юпитера. Весь Рим потешался, когда младенца сажали на колени мраморному богу и кормили каменной грудью Минервы. Ребенок истошно орал – природа свое брала: несмотря на «божественное» происхождение, есть малышке хотелось зверски. Жена Калигулы Цезония всеми правдами и неправдами пыталась удержать подле себя разудалого мужа, опаивая его всевозможными приворотными зельями, а от них Калигула еще больше дурел. Он мог ни с того ни с сего приказать жене раздеться донага перед посторонними мужчинами или еще чего поинтереснее предложить. Дурачился, одним словом, «небожителям» все дозволено. Он походил на ребенка-монстра, которому нравится купаться в крови…

Дворец Калигулы на Палатинском холме манил юную Мессалину. Ее возбуждали слухи о его небывалой роскоши и какая-то порочная тайна, что обитала за неприступными стенами. Конечно, девушку немного пугали рассказы о безумных выходках императора, но они же и восхищали: вот тот, кто правит миром и может делать с ним все, что вздумает. Не это ли предел мечтаний самой Мессалины? Но в своих грезах она представляла себя не на месте Цезонии, ей хотелось быть самим Калигулой. Ни много ни мало. Еще в детстве она заметила, что особое удовольствие ей доставляет причинять боль рабыням. Ее тело охватывала сладкая истома, когда она видела, как наливаются слезами глаза служанки, если она медленно заламывала ей руку. Очень скоро Валерия Мессалина поняла, что именно приносило ей наслаждение: это власть, безграничное подчинение воли других при полной безопасности для себя самой.

Вожделенный дворец на Палатинском холме ее все-таки дождался. Впервые она переступила его порог в качестве невесты Клавдия, приходившегося цезарю дядей. Дворец встретил новую гостью, торжественно сверкая мрамором и позолотой, тонкой работы инкрустацией, представлявшей жизнеописания небожителей. Гай Калигула был в добром настроении, он полулежал на роскошной золотой кровати, а рядом расположилась императрица Цезония, которая безудержно хохотала над очередной «божественной» выходкой. Появление непутевого Клавдия царственная чета могла бы и не заметить, но его златокудрая стройная спутница заставила Цезонию сменить выражение лица на более кисло-напряженное, а самого Калигулу заинтересованно сверкнуть диковатыми глазами.